Империй. Люструм. Диктатор

Когда процессия прошла и тело стали переносить к лестнице позади ростры, наступило странное безмолвие. Ни до, ни после этого я не встречал в сердце Рима посреди дня такой полной тишины. Во время зловещего затишья скорбящие заполнили возвышение, а когда наконец появилось тело, ветераны Цезаря начали колотить мечами по щитам, как, должно быть, делали на поле боя, — ужасающий, воинственный, устрашающий грохот. Тело осторожно поместили в золотой шатер, после чего Антоний шагнул вперед, чтобы прочесть панегирик, и поднял руку, призывая к молчанию.

— Мы пришли проститься не с тираном! — сказал он, и его могучий голос торжественно прозвенел среди храмов и статуй. — Мы пришли проститься с великим человеком, предательски убитым в священном месте теми, кого он помиловал и выдвинул!

Антоний заверил сенаторов, что будет говорить сдержанно, но нарушил свое обещание с первых же слов и в течение следующего часа постарался ввергнуть многочисленных собравшихся, уже взбудораженных зрелищем, во тьму горя и ярости. Он раскинул руки. Он чуть ли не упал на колени. Он бил себя в грудь и показывал на небеса. Он перечислил достижения Цезаря. Он рассказал о завещании убитого правителя — о подарке каждому гражданину, об общественном саде, о горькой насмешке завещания, где указывался Децим.

— И более того, этот Децим Брут, который был ему как сын, — и Юний Брут, и Кассий, и Цинна, и остальные — эти люди дали клятву, торжественно обещали верно служить Цезарю и защищать его! — гремел голос Антония. — Сенат объявил им амнистию, но, клянусь Юпитером, как бы я хотел отомстить, если бы благоразумие не сдерживало меня!

Короче говоря, он использовал все ораторские уловки, отвергнутые суровым Брутом. А потом пришло время искуснейшего завершающего хода, придуманного им — или Фульвией? Антоний вызвал на возвышение одного из актеров в маске Цезаря, так похожей на живое лицо, и тот сиплым голосом произнес перед толпой знаменитую речь из трагедии Пакувия[142] «Суд об оружии»:

— Не я ль, несчастный, спас тех негодяев, что привели меня к могиле?

Исполнение было до жути великолепным, — казалось, это послание из подземного мира. А потом, под стоны ужаса, воскового Цезаря подняли с помощью какого-то хитроумного приспособления и повернули, заставив описать полный круг, чтобы показать все раны.

После этого все шло так же, как на похоронах Клодия. Тело полагалось сжечь на погребальном костре, уже приготовленном на Марсовом поле, но, когда его снесли с ростры, сердитые голоса закричали, что это нужно сделать в помпеевском сенате, где совершилось преступление, или на Капитолии, где заговорщики нашли убежище. Потом толпа, повинуясь некоему единому побуждению, передумала и решила, что тело следует сжечь прямо здесь, на месте. Антоний же ничего не сделал, чтобы остановить все это: он снисходительно смотрел, как вновь разоряются книжные лавки Аргилета, как скамьи из судов тащат на середину форума и складывают в кучу.

Похоронные носилки Цезаря водрузили на костер и подожгли факелом. Актеры, танцовщики и музыканты стянули свои балахоны и маски и швырнули их в огонь. Остальные последовали их примеру: в приступе помешательства люди срывали с себя одежду, и она летела в костер вместе со всем, что могло гореть. Затем собравшиеся начали бегать по улицам с факелами, выискивая дома убийц, и мне наконец изменило мужество — я направился обратно на Палатин. По дороге я прошел мимо бедного Гельвия Цинны, поэта и трибуна, которого толпа перепутала с его тезкой, претором Корнелием Цинной, упомянутым в речи Антония. Его поволокли прочь, вопящего, с петлей на шее, а впоследствии голову Цинны носили вокруг форума на шесте.

Когда я, пошатываясь, ввалился в дом и рассказал о случившемся Цицерону, тот закрыл лицо руками.

Всю ночь раздавались звуки разрушения, небо озарялось пламенем от подожженных домов. На следующий день Антоний послал Дециму письмо, предупреждая, что он больше не может защищать убийц, и настоятельно советуя им удалиться из Рима. Цицерон посоветовал сделать то, что предлагает Антоний, сказав, что они будут полезнее для республики живыми, чем мертвыми. Децим Брут отправился в Ближнюю Галлию, чтобы утвердить свою власть в провинции, назначенной ему по жребию, Требоний кружным путем двинулся в Азию, надеясь сделать то же самое, а Брут и Кассий удалились на побережье Анция. Цицерон же устремился на юг.

XV

Он сказал, что оставит государственные дела, оставит Италию. Он отправится в Грецию и поселится с сыном в Афинах, где будет писать философские труды.