Империй. Люструм. Диктатор

Как позже сказал мне Цицерон, прежде чем встать и ответить, он попытался представить, что на его месте сделал бы Катон. «Конечно же, он сказал бы, что, раз правление Цезаря было незаконным, его постановления тоже были незаконными и мы должны провести новые выборы. Но потом я посмотрел на дверь, увидел солдат и спросил себя, как мы можем провести выборы при подобных обстоятельствах? Началась бы резня!»

Поэтому Цицерон медленно встал и заговорил:

— Я не могу говорить за Брута, Кассия и Децима, но скажу за себя: постольку, поскольку это пойдет на благо государства и при условии, что относящееся к одному относится и ко всем, — да, я согласен, чтобы назначениям диктатора позволили остаться в силе.

После он сказал мне:

— Я не сожалею об этом, поскольку не мог сделать ничего другого.

Обсуждение в сенате продолжалось целый день. Антоний и Лепид предложили также, чтобы все, пожалованное Цезарем его солдатам, было утверждено сенатом; принимая во внимание сотни ожидавших снаружи ветеранов, Цицерон едва ли мог перечить им. Взамен Антоний предложил навсегда отменить титул и должностные обязанности диктатора, и это приняли без возражений. Примерно за час до заката, после принятия различных указов относительно наместников провинций, заседание отложили, и сенаторы прошли через затянутую дымом убогую Субуру к форуму, где Антоний и Лепид поведали замершей в ожидании толпе о достигнутых договоренностях. Новости были встречены с облегчением и шумным одобрением, и зрелища согласия между сенаторами и простонародьем было почти достаточно, чтобы вообразить, будто старая республика восстановлена.

Антоний даже пригласил Цицерона подняться на ростру. Стареющий государственный муж появился там впервые с тех пор, как обратился к народу после возвращения из изгнания. На мгновение его переполнили чувства, так что он не мог говорить.

— Народ Рима, — сказал наконец Цицерон, жестом уняв овацию, — после мучений и жестокостей не только последних дней, но и последних лет пусть будут отринуты прежние обиды и горечь.

В этот миг луч света пронзил тучи, позолотив бронзовую крышу храма Юпитера на Капитолии, на котором ясно виднелись белые тоги заговорщиков.

— Узрите солнце свободы! — крикнул Цицерон, воспользовавшись случаем. — Солнце, вновь сияющее над римским форумом! Пусть оно согреет нас, пусть оно согреет все человечество милосердными, живительными лучами!

Вскоре после этого Брут и Кассий прислали Антонию письмо: учитывая решения сената, они готовы покинуть свою твердыню, но только при условии, что Антоний и Лепид обеспечат им безопасность, послав заложников, которые останутся на Капитолии на ночь. Когда Марк Антоний поднялся на ростру и прочитал это послание вслух, раздались приветственные крики.

— В знак моей искренности, — сказал он, — я готов отдать в заложники собственного сына — ему едва исполнилось три года, и боги знают, что я люблю его больше всех на свете. Лепид, — продолжил он, протянув руку к начальнику конницы, стоявшему рядом, — поступишь ли ты так же с собственным сыном?

Эмилию оставалось лишь согласиться, и двух мальчиков, один из которых недавно начал ходить, а другой был подростком, забрали из их домов и вместе со слугами отвели на Капитолий.

Когда сгустились сумерки, появились Брут и Кассий: они спускались по ступеням без сопровождения. И снова толпа удовлетворенно взревела, особенно когда оба пожали руки Антонию и Лепиду и приняли публично отданное приглашение отобедать с ними в знак примирения. Цицерона тоже пригласили, но он отказался. Совершенно измотанный заботами последних двух дней, он отправился домой — спать.

На рассвете следующего дня сенат снова собрался в храме Теллус, и я вновь отправился туда вместе с Цицероном.

Удивительно было войти и увидеть, что в нескольких шагах от Брута и Кассия сидят Антоний и Лепид — и даже тесть Цезаря, Луций Кальпурний Пизон. У дверей околачивалось куда меньше солдат, чем раньше, и здесь царила терпимость, слегка проникнутая мрачной насмешливостью. Например, когда Марк Антоний встал, чтобы открыть заседание, он особенно бурно поприветствовал возвращение Гая Кассия и сказал, что надеется не стать его следующей жертвой. «Надеюсь, на сей раз ты не принес припрятанный кинжал», — улыбнулся он, Кассий же ответил: нет, не принес, но обязательно принесет самый большой, если Антоний начнет превращаться в тирана. Все засмеялись.

Обсуждались различные деловые вопросы. Цицерон предложил поблагодарить Марка Антония за его действия в должности консула, предотвратившие гражданскую войну, и это получило единогласное одобрение. Антоний сказал, что следует поблагодарить также Брута и Кассия за помощь в сохранении мира, — возражений опять не последовало. А под конец Пизон встал и выразил благодарность Антонию за то, что тот предоставил охрану для его дочери Кальпурнии и всего имущества Цезаря в ночь его убийства.

Затем он добавил: