Империя

— По правде говоря, твой восторг кое-кто не разделяет. — Голос Херста стал совсем вкрадчивым. Хотя бесчисленные правдолюбцы каждодневно его поносили, он оставался равнодушным к чужому мнению. Он обожал всяческие происшествия, авантюры, смешные истории. Ему нравилось, что его газета впереди всех по тиражу, хотя с рекламой пока не все шло гладко. — Я сильно порастратил матушкин… подарок. Эти войны влетают мне в копеечку.

Блэза удивило не то, что Херст растратил семь с половиной миллионов долларов, которые Фиби Херст презентовала ему три года назад, а то, что Херст в этом признался; впрочем, загадочная привлекательность Шефа в том и заключалась, что он всегда знал, кто есть кто и как с ним следует говорить. Со служащими он держался с холодной вежливостью и голос повышал редко. Он отличался щедростью во всех отношениях; взамен же хотел только одного: за свои деньги иметь все самое лучшее. С теми, кого он нанимал, в том числе с редакторами, он не поддерживал дружеских отношений. Он никогда не появлялся в барах неподалеку от Пресс-сквер. Не появлялся он и в мужских клубах высшего класса — по той очевидной причине, что попытка вступить в любой из них была бы отвергнута градом черных шаров. «Я здесь чужой», — говорил он часто, обращаясь скорее к себе, чем к Блэзу. Блэз понимал, что Херст был готов оставаться тем, кем он был, то есть посторонним, но за это терроризировать допущенных.

Когда Блэз на первом же курсе бросил Йель, полковник Сэнфорд пришел в бешенство. «Что же ты собираешься делать? К чему подготовлен в жизни?» Блэз был достаточно тактичен, чтобы не напомнить полковнику, что тот сам не был подготовлен ни к чему, кроме траты денег, полученных в наследство от семьи его, Блэза, матери; хотя, если быть честным, что в разговорах с отцом, который вечно ставил его в неловкое положение, было совсем не легко — полковник нечаянно сделал новое состояние после войны в железнодорожном бизнесе, пустив в дело деньги Делакроу; это привело в неистовство семью матери Блэза, поскольку им от этого не перепало ни доллара.

«Мой сын — Делакроу, — повторял Сэнфорд примирительно, — через него все достанется вашему роду». Но когда этот сын, бросив университет, уехал в Нью-Йорк и объявил, что хочет заняться газетным бизнесом, полковник был потрясен; он был еще более обескуражен, когда Блэз, которого всегда завораживали газеты, сказал, что мечтает быть похожим на Уильяма Рэндолфа Херста: одно это имя в мире Сэнфордов служило синонимом всяческого непотребства. Но полковник в конце концов уступил и даже поручил своему нью-йоркскому адвокату Деннису Хаутлингу устроить встречу Блэза с темным — хотя, скорее, ярко-желтым — князем журналистики.

Херст проявил немалый интерес к молодому человеку. «Деловую сторону изучить нетрудно, — сказал он. — Надо крутиться среди тех, кто продает рекламу, кто ведет бухгалтерию, и попытаться понять, почему так получается, что чем больше газет я продаю, тем больше денег теряю и тем более крупные цифры выводят красными чернилами мои счетоводы. — Херст улыбнулся отнюдь не обезоруживающей улыбкой. — Другая сторона дела — сама газета…»

«Это я обожаю!» Они сидели в кабинете Шефа, окна которого выходили на Парк-роу. Херст снимал второй и третий этажи здания газеты «Трибюн», этого памятника славному прародителю всего лучшего и не самого лучшего в современной журналистике, Хорейсу Грили[41]. Из окон Херста виднелось величественное здание городского муниципалитета, а не менее внушительное новое здание издательства Пулитцера можно было разглядеть, лишь высунувшись наполовину из окна, только тогда в одном квартале отсюда был виден небоскреб — штаб-квартира вражеской «Уорлд».

«Так вот, другая сторона газетного дела зависит частично от того, сколько денег вы готовы истратить, и частично от того, насколько удастся заинтересовать людей в… в…»

«В уголовщине и нижнем белье?» — дерзко спросил Блэз.

Шеф недовольно нахмурился.

«Я не пользуюсь такими выражениями, — сказал он холодно. — Но люди обожают скандалы. Это правда. И еще они хотят, чтобы о них кто-то позаботился, потому что в этом городе нужды рядовых граждан никого не волнуют».

«Даже политиков?»

«От них-то и надо защищать рядовых граждан. Наверное, ты захочешь вложить в газету деньги». Херст посмотрел на разбросанные по полу бумаги; когда они будут приведены в порядок, родится очередной номер «Джорнел».

«Как только сумею оглядеться и понять, что к чему, если, конечно, такое случится. В Йеле многому не научишься».

«Меня вышибли из Гарварда, чему я был очень рад. Ну что же, можешь начинать, когда тебе будет угодно, а дальше поглядим».

Вскоре после этой беседы Херст объявил войну Испании и победил. Теперь он вознамерился освободить капитана Дрейфуса. Нанести поражение полковнику Рузвельту. Открыть дюжину новых газет. Все казалось возможным, да только вот… Шеф посмотрел Блэзу прямо в глаза, у него было такое же непреклонное лицо, как у Бонапарта за его спиной.

— Я израсходовал деньги, которые мне дала мать, мы по-прежнему в долгах.