Империя

Блэз вдруг почувствовал, что краснеет — вовсе не от слов «моральные устои», на эту тему он, выросший во Франции, сам мог прочитать лекцию губернатору, но от слова «тело». Ведь он мог похвастать мускулатурой, какая не снилась его йельским однокашникам, — даром природы, вероятно, но в гораздо большей степени явившейся результатом его собственных усилий; не снилась такая мускулатура и тому жирному пудингу, что колыхался с ним рядом. Вблизи Рузвельт не выглядел молодо, впрочем, на взгляд Блэза, сорок лет вовсе не были оптимальным возрастом для мужчины. Глубокие морщины разбегались из-под пенсне с золотыми дужками. Коротко стриженные волосы тронуты сединой. Усы в китайском стиле скобками обрамляли или, скорее, прятали полные, красные, отменно чувственные губы. Яркие юркие глаза неопределенного цвета; ясно, что не светлые. Тело производило впечатление болезненной тучности.

— Я могу побить вас в индейской борьбе, — неожиданно для себя сказал Блэз.

Губернатор, до этой минуты глядевший в окно в надежде быть узнанным кем-то из скрытых зонтиками прохожих, изумленно уставился на Блэза. Пенсне сползло с носа на грудь и повисло на цепочке, подобно маятнику. Глаза голубые, наконец-то установил Блэз.

— Вы? Городской неженка? — он громко расхохотался, затем сказал: — Вызов принят.

Оба устроились на заднем сиденье таким образом, чтобы каждый мог положить локоть на центральную подушку и сцепиться ладонями. Блэз был абсолютно уверен в себе; он знал, что сильнее, и рука пожилого соперника начала медленно клониться книзу. Рузвельт был тяжелее, но в конце концов, предчувствуя поражение, просто сжульничал. Когда его рука была уже почти совсем внизу, он незаметно просунул ногу под складное сиденье напротив и, используя этот рычаг, быстро прижал руку Блэза к подушке.

— Вот так! — радостно крикнул губернатор.

— Вы просунули ногу под сиденье.

— Я не…

— Смотрите! — На глазах Блэза нога Рузвельта, словно пружина, отскочила на прежнее место.

— Это случайность. Она соскользнула. — Какое-то мгновение Рузвельт выглядел огорченным, как мальчишка, которого уличили во лжи. Но он тут же совладал с собой и громко возгласил:

— Здорово, молодой человек! Ладно, вы не городской неженка. Вы другой. Сэнфорд. Который Сэнфорд?

Началась и быстро завершилась игра в генеалогию. Полковник, чистейший сноб, как и большинство народных избранников, Сэнфорда воспринял спокойно, но его слегка обеспокоили Делакроу. Когда они вылезали из экипажа у номера 422 по Мэдисон-авеню, каменного дома его младшей сестры миссис Дуглас Робинсон (Блэз тщательно все записывал), Рузвельт спросил:

— Боксом занимаетесь?

— Да, — честно признался Блэз.

— Как только завтрак утрамбуется, мы с вами спустимся в подвал и натянем перчатки.

Миссис Робинсон (брат называл ее Кони), темноволосая ясноглазая женщина, провела их в небольшую гостиную, главное украшение которой составляла голова бизона, подстреленного губернатором, когда он ковбойствовал на Западе. Между человеком-победителем и зверем-жертвой оказалось, на взгляд Блэза, странное сходство.

— Увлекался чучелами, — объяснил Рузвельт. — Главным образом, птиц. Вообще-то я хотел стать орнитологом, натуралистом. Почему именно Херст?

— А почему бы и нет, сэр? — Блэз устроился в моррисовском кресле-качалке, а Рузвельт тем временем утрамбовывал завтрак, широкими бесцельными шагами меряя взад-вперед гостиную. В смежной комнате то и дело звонил телефон и на звонки отвечал низкий мужской голос. По всей видимости, даже пока они говорили, процесс управления штатом Нью-Йорк шел своим чередом.

— Конечно, он противник реформ. Он же демократ, хотя сам я в таких делах не очень строг. Однако мне кажется, что репутация босса Крокера низка даже по меркам Таммани-холла.

— Вы правы, сэр. Но он не вмешался, когда вы баллотировались в губернаторы, и вы победили большинством в восемнадцать тысяч голосов главным образом потому, что он фактически отказался поддержать судью Ван Вика.

Рузвельт сделал вид, что не слышит.

— На прошлой неделе Херст присутствовал на обеде Общества Таммани в Гранд-сентрал-палас, где председательствовал наш друг Крокер, только что вернувшийся домой из Ирландии или, точнее говоря, вернувшийся в Америку из своего ирландского дома. Мне бы не хотелось иметь такого союзника.

— Мне кажется, сэр, Шеф пошел туда, чтобы послушать Брайана.

— Не могу понять, зачем газетному издателю, учившемуся к тому же в Гарварде, ввязываться в политику, тем более, насколько я могу судить, не имея никаких политических убеждений.