Империя

— Способствует росту тиража. А низменными эти инстинкты сделала не я.

— Но взывать к ним… это низко.

— Чтобы завоевать читателей? Вот уж недорогая плата за…

— Каролина не договорила. Водитель омнибуса заметил их и подкатил к подъезду.

— За что?

— Недорогая плата за власть, дорогой Джон. А это единственное, что стоит иметь при этой вашей демократии. — Уже не одно поколение отделяло Каролину от миссис Лайтфут Ли из романа Генри Адамса; теперь, считала она, женщина может достичь всего, чего она хочет, сама, полагаясь на собственные силы, а не через брак или какой-то его суррогат. Она раньше не представляла себе, какую уверенность вдохнула в нее мадемуазель Сувестр. Она не только не боялась провала, но даже и мысли о нем не допускала.

— Вероятно это только доказывает, что я сошла с ума, — сказала она кузену Джону, когда он помогал ей выйти из омнибуса в густой тени двух магнолий, источающих лимонный аромат.

— Мне не нужны доказательства, — ответил он, оставляя без внимания всю нелогичность ее слов: они говорили о Блэзе и Хаутлинге и все более изощренных судебных игрищах.

Каролина пригласила кузена в дом; с ним поздоровалась Маргарита, принявшаяся тотчас жаловаться на кухарку, которая в свою очередь исторгала из себя бурные проклятия в адрес Маргариты. Как всегда конфликт объяснялся недоразумением. Парижский французский и афро-американский английский вновь доказали свою несовместимость. Провожая Джона в узкую темную гостиную, тянувшуюся во всю длину небольшого дома, Каролина кое-как разрешила языковый конфликт. Они сели возле беломраморного камина, заставленного глиняными горшками с ранними розами — новшество, вызвавшее громкий смех на кухне:

— Цветы для двора. Для камина дрова.

— Я бы хотела слышать из ваших уст больше энтузиазма. — Каролина желала найти слово посильнее. Но их отношения были не столь уж гладкими. Видимо он не потерял надежды на помолвку, она позволяла ему надеяться — на том разумном основании, что все возможно, хотя многое маловероятно. Усложняла дело и их родственная связь. Он был прежде всего Сэнфорд и всерьез воспринимал себя in loco parentis[91].

— Вы должны познакомиться, — вдруг сказал он, — с моими родственниками Эпгарами. Они живут на Логан-серкл. Это не Уэст-энд, конечно, но старые вашингтонцы предпочитают селиться именно там. Вам нужны здесь солидные друзья.

— В отличие от Хэев? — зло откликнулась она.

— Хэи слишком большие люди, чтобы помочь вам, когда в этом возникнет нужда. А Эпгары всегда тут и готовы…

— Они по-прежнему в бакалейной торговле?

— Одна ветвь — да. Универмаг Эпгара второй по величине и уступает только Вудворду и Лотропу. В большинстве своем они адвокаты. Я уже просил их женщин прийти к вам с визитами.

— Я попрошу универмаг Эпгара разместить рекламу в «Трибюн». — Каролина не забывала о своем детище. — Весенние распродажи — так это называется? — уже начались. — Она стала внимательной читательницей рекламных объявлений.

— Конечно, надо попросить.

— Вардеман — это в порядке вещей? — Каролина внезапно вспомнила густые рыжеватые кудри, смуглое лицо.

— Очень даже в порядке.

— Мулаты рядом с белыми — вот что я имею в виду.

— Нет, конечно, — улыбнулся Джон. — Но в некоторых общественных кругах для него делается исключение. Я был бы куда спокойнее, если бы вы, как вам и положено, обосновались в Нью-Йорке.

Каролина разглядывала картину морского сражения на противоположной стене. Корабль, объятый пламенем, война с англичанами 1812 года, о которой она имеет самое смутное представление. Под картиной скрещенные сабли, увенчанные коммодорской фуражкой. Еще ниже — рваный британский вымпел.

— У меня такое ощущение, будто я попала в Римскую империю, — сказала она. — В самые забавные ее времена — поближе к концу.

— Мы полагаем, что история Соединенных Штатов только начинается.

— Вы, разумеется, правы. — Но в отношении этой страны Каролина ни в чем не чувствовала уверенности; разве что ей импонировала ее чрезмерность: переизбыток всего, за исключением истории. Но это придет, и она собиралась каким-то образом влиться в главное русло. В этот момент история воспринималась ею как река Потомак, стремительная, темная, бурлящая на серо-коричневых порогах, бегущая вниз с суровых лесистых холмов Вирджинии, поросших диким виноградником, от лавроподобных листьев которого на коже вздуваются зудящие волдыри. Сходство между лаврами победителя и ядовитым плющом жертвы не прошло мимо внимания Каролины, когда ее впервые предупредила об этом Элен; они отправились на кладбище посмотреть бронзовый памятник, который Генри Адамс заказал Сент-Годенсу на могилу покойного члена Союза червей, Кловер Адамс. Эта сидящая скорбная фигура с лицом, скрытым вуалью, без надписи и неизвестно какого пола — то могли быть в равной степени и юноша, и девушка — была столь же символичной для Вашингтона, как и ядовитый лавр. Забавно, что и сам Генри Адамс так и не объяснил, кто воплощен в бронзе.

— Я встречусь с Эпгарами, — примирительно сказала Каролина. — Тем более летом, когда все уезжают, у меня не будет выбора.