Империя Четырех Сторон

– Он что, ранен? – тревожно переключился на другую тему женский голос.

– Непохоже, – засомневался мужской, и чужие руки вновь стали тревожно ощупывать его тело. – На нем все пропитано кровью, но я вижу, у него нет ни одной раны, не считая небольших царапин на руках. И он жив.

Веки Оторонко чуть дрогнули, но он так и не смог их открыть. Клейкая субстанция залила все его лицо. И по мере того, как сознание возвращалось к бывшему солдату императорской армии, он начинал понимать, что у него на лице кровь.

– Мне кажется, он не может открыть глаза. Точь-в-точь, как и я, несколько дней назад, – сказал мужчина.

– С твоими глазами, Чинча, все могло быть гораздо хуже, если бы я не оказалась рядом, – вздохнула женщина. – Но я не ищу похвалы. Давай-ка умоем ему лицо.

На Оторонко полилась тонкая струйка из кожаного мешка, в котором обычно крестьяне и путники носили воду, но ему показалось, что его с ног до головы обдал водопад свежести и прохлады. Каждая клеточка его тела просила влаги и кричала от радости. Его пробудившийся разум не мог позволить, чтобы такое богатство тратили даром. Рука воина задержала спасительную руку женщины и направила струю к сухим губам.

– Он очнулся, Чинча! – радостно воскликнула та.

– Пусть пьет мелкими глотками, – сказал Чинча, – тогда больше влаги сохраняется в организме.

– А ты попробуй ему объяснить это, – засмеялась женщина и сказала уже воину, лежавшему на земле: – Пей, добрый человек, пей, сколько хочешь.

Уговаривать дезертира не было нужды.

– Как его зовут? – спросила она Чинчу.

– Оторонко, – тихо произнес воин, не дожидаясь, пока за него ответит архитектор.

Женщина, видимо, плохо расслышала ответ и наклонилась, подставив свое ухо прямо под губы воина.

– Оторонко, – прошептал тот. – Ягуар.

Она думала, что слегка измазала кровью щеку, коснувшись Оторонко, но кровь лежала на его лице запекшейся корочкой и лишь слегка поцарапала нежную кожу женщины причудливо застывшим рельефом.

– Давай-ка умоем ему лицо.

Когда корочка превратилась в грязную кашицу, женщина сорвала с ветки пучок суховатых листьев и, плеснув в ладонь немного воды, крепко сжала его. Зеленоватой массой, оказавшейся у нее в ладони, она стерла с лица Оторонко бурые пятна. Теперь воин-ягуар мог открыть глаза.

Он увидел, как архитектор Чинча озабоченно смотрит на него, а незнакомая женщина – или, вернее сказать, молодая девушка – радостно улыбается. А еще он разглядел, что в глубине ее необычно больших для кечуа глаз прячется солнце, и его блики должны были время от времени освещать лица тех, на кого она смотрела.

Но вдруг ее светлое настроение сменилось, словно на солнце в ее глазах наползла туча. Оторонко невольно напрягся, как согнутая ветка, с помощью которой он все эти ночи изнурительного бегства от ягуара готовил смертельную ловушку для хищного зверя.

– Кто это? – спросил он Чинчу.

Тот немного церемониально ответил:

– Ее зовут Окльо. Она дочь главного архитектора Тавантинсуйу. И она знает, как спасти наш народ.

Девушка не стала смущенно опускать ресницы, как это сделала бы на ее месте любая красавица, получив громкую похвалу от мужчины, даже если эта похвала не касается ее внешности. Она властно подняла руку, прерывая тираду Чинчи. Строитель, слегка раздосадованный тем, что его мужское слово оставили без должного внимания, хотел было придать своему лицу суровое выражение, но вовремя сообразил, что это было бы глупо, и что эта девушка имеет право на самостоятельность хотя бы потому, что она спасла ему жизнь. И даже больше. Она спасла ему мир, который он может видеть. И теперь этот солдат тоже открывает свои залитые кровью глаза.

– Чья это кровь? – спросила Окльо воина.

Тот медленно вспоминал все, что с ним происходило все эти дни. И вся история долгой опасной гонки с ягуаром развернулась перед ним, словно узоры на лентах, которые кипукамайоки отдают женщинам в общинах-айлью, потому что считают описанные на них истории глупыми сказками. Это была страшная сказка с хорошим концом, но, впрочем, кто сказал, что она окончилась?

– Это кровь ягуара.

– Ты сказал «оторонко»? Ягуара? – переспросил Чинча.

– Не моя, – Оторонко приподнялся и прислонился к дереву. Он был истощен, он нуждался в отдыхе, но жизнь в его теле уже победила жажду и голод. Теперь он мог идти вперед.