Империя духа

Но эта «не данность» — это даже не тайна тайн, а нечто большее, что может полностью изменить наши представления о мире, о Боге, обо всём. А может быть, посвятить в такую бездну, в такую глубину, которая ни к чему существующему не имеет никакого отношения. Вот именно к этому немыслимому меня всегда и влекло. Независимо от того, откроется или не откроется. Даже если не откроется, само метафизическое существование этой «не данности» бросает причудливую сумасшедшую тень на всё, что дано. И тогда «данность»-то оказывается какой-то неуверенной, хлипкой, пусть не мираж, но нечто с мертвоточиной, загадкой какой-то, с дырками в никуда. Некая страшная неопределённость во всём. Хоть и реализуйся духовно, — конца не видно. И слава Богу.

Но без этой «не данности» и реализация Абсолюта, как бы это выразиться… не конечна, что ли… Лучше уж здесь направить себя… за, за… Уловить хотя бы присутствие…

И второе, важное до безумия. Несомненно, такое стремление к тому, что не дано — чисто русская черта… Стремление осуществить невозможное. Перейти черту. «Неутолённость веры»… Теперь я действительно уверен, что изначально моя душа была русская. Даже здесь меня не оставляет точно вырывающееся из души стремление выйти за пределы мировой духовной Традиции, войти в пространство новой метафизики, меняющей даже моё собственное представление о себе самом как о вечном Я, некоем блуждающем «осколке» абсолютной реальности.

Всё это и подвело меня к контакту, относительно тихому и скромному, к той метафизической реальности, имя которой — Россия Вечная. Последнее, наивысшее выражение России духа, русской души — на уровне, связанном с Абсолютом, но чуть-чуть отстранённом. Ибо Россия Вечная выступает как посредник между Абсолютом и Бездной вне всего. Бездной, которая ни с чем несоединима, которая сама по себе, бесконечная и ничего не выражающая ни для богов, ни для людей, Бездной, в которой ничего нет, кроме неё и, может быть, некоей навсегда закрытой антиреалъности. И только Россия Вечная, соединяющая в себе неуничтожимое бытие и стремление к тому, что не дано, может стоять неким третьим между Абсолютом и Бездной. Бездной, присутствие которой я всегда чувствовал и не приближался туда.

Я недостаточно близок ещё к тайне Вечной России, чтобы войти в неё. И теперь мне понятно, почему я здесь в родной, истерзанной России, но и в России-победительнице в конечном итоге, в земной России… Здесь лежит моё сердце, и здесь можно придти к невозможному…

Часть III

Глава 1

Бездна, одна Бездна вокруг… Известие о своём происхождении от богов ввергло Дениса в конце концов в какой-то ступор.

— Ну, это вообще, — разводил он руками. — Только этого не хватало…

Но косвенные данные подтверждали. Великие книги Востока валялись на его столе в полном беспорядке, но прочитанные. Да и авторитет Александра Меркулова был выше ума.

…А жизнь назойливо лезла во все щели. Ей, земной, было наплевать, кто откуда явился — и крыса, и гений; оболочки их равно превращались в трупы.

— Денис, работать над собой надо, — напутствовал его Меркулов. — Изучайте высшие возможности человеческого состояния и не скулите, что так пали… В конечном итоге может оказаться, что вы вовсе не пали.

Денис отвечал непонятным молчанием на слова Саши и его напутствия, но вдруг не выдержал и запил.

— Я решил попить немного, Сашенька, — объяснил он Меркулову весьма робко. — Душа просит расслабиться и погулять по свету…

Меркулов только махнул рукой.

— Ступай, Денис. Не страшно. Впереди вечность, отдохни.

Денис и так много отдыхал, не особо утруждая себя. Но Меркулов, видимо, имел в виду какой-то иной, глубинный отдых.

— Запить-то я запью. Но с кем? Вы, Саша, не пьёте…

— А Мишу Сугробова, нашего барда, забыли…

— Я его не забуду, даже если вернусь к богам, — спохватился Денис.

И на следующий день оказался у Сугробова.

Сугробов только что отдал сыночка, девятилетнего Алёшу, к бабушке и был свободен до неприличия. Встретились они у сидячего памятника Гоголю, но, взяв машину, оказались где-то там, где Москва граничит с Подмосковьем.

— Не люблю рестораны, — жаловался Денису Сугробов. — Пошлость какая-то, роскошь. То ли дело заброшенное чёрт-те что, — и он указал направление движением руки.

«Чёрт-те что» оказалось летним заведением неопределённого типа, но с перекошенными столиками в садике. Стояла яркая, полыхающая прощальным огнём осень, и деревья в саду ласкали душу.

Расселись, сначала по пиву и по стихам, всё понемножку, но потом Денис вдруг задумчиво произнёс:

— Миша, не поверишь, но мне всё надоело: живопись, стихи, даже самые великие, гениальные поэты…

— Да ты что? — Сугробов выпучил глаза. — Ты сам так прочёл: «Над бездонным провалом в вечность…»

— Хорошо. Гениально… Но мне надо что-то за пределами гениальности… Выше или дальше… То, что мы не знаем…

Миша осторожно возразил, отхлебнув пивка:

— Выше гениальности… Но то, что выше, всё равно отражает то, что внизу… Всё связано… Ничего абсолютно запредельного нет… Лучше вспомни: