Империя Габсбургов

Ко двору Максимилиана II Арчимбольдо был приглашен в 1562 году. Искусство было вечной любовью и Рудольфа II. Он отдал под мастерские часть дворца и сделал многое, чтобы в Праге сложилось сообщество художников. Лучшая, может быть, работа Арчимбольдо — его портрет Рудольфа. Он кажется на первый взгляд не очень соответствующим представлению об императорском величии и парадном искусстве. Маньеризм никогда не сводится к простому соответствию зримого и сущего. Это искусство стремилось связать в единую цепь мир природы и мир человека, живых и мертвых, небо и землю, звезды и людские характеры, цвет, букву, число, даже звук. Не кто иной, как Арчимбольдо, изобрел клавесин, игра на котором вызывала различные цветовые эффекты. Это искусство искало синтеза, но так и не обрело его.

Оно предлагало смелые решения, но порой заходило в тупик. На этих странных картинах предметы, изъятые из реального окружающего пространства, составляли свой необычный и сильно символизированный мир. И в мире том нет случайных предметов. Высшей целью здесь считали познание Универсума, его основных законов, извечных связей мира и человека. Но поскольку в самом предмете, в его форме, особенностях содержится его смысл, то и изображать предмет на полотне нужно с большой тщательностью. Так закономерно входит в живопись «обманка» — до иллюзии правдивое изображение предмета (обычно это насекомое, либо капли воды), выродившееся уже к концу XVIII века в простое фокусничанье. При этом даже точное изображение предмета вовсе не читалось однозначно. Наоборот, вещи, намеренно выключаясь из привычного окружения, являли совсем иной, а часто и противоположный смысл. Так, например, натюрморты с драгоценной утварью и изысканными яствами, которые современники относили к типу «роскошных», чаще «прочитывались» ими как призыв к отказу от излишеств. Поскольку натюрморт создан для любования и поучения одновременно, то он, естественно, предполагает подготовленного зрителя. Сегодня трудно понять обилие раковин и тюльпанов на натюрмортах XVII века, если не вспомнить, какое широкое распространение получили в то время «раковиномания» и «тюльпаномания». Цена одной луковицы тюльпана достигала нескольких тысяч флоринов, а для морских раковин создавались специальные кунсткамеры.

Арчимбольдо стал настоящим символом этого искусства и этого двора. Художник прославился, прежде всего, как портретист: он писал сначала обычные парадные портреты. Но при этом, как известно, занимался устройством придворных празднеств, придумывал костюмы, сценографию. В них появлялись странные растительные узоры, стилизованные плоды, прихотливый орнамент. В сохранившихся рисунках и эскизах варьируется тема растительного и животного мира, используемая с бесконечным разнообразием и неизменным декоративным эффектом. Однако славу у современников и интерес потомков он заслужил своими портретами, которые представляли собой фантастические «коллажи», говоря современным языком. Они составлены, кажется, изо всех существующих на свете предметов, из живой и мертвой натуры, и их одушевляет особая, загадочная и призрачная жизнь. Арчимбольдо всегда ставил перед собой высокую задачу, в духе рудольфинской натурфилософской учености, и этот тайный смысл, даже если мы не можем его расшифровать, придает картине оттенок внутренней серьезности, значительности.

Обычно, как исходный пункт арчимбольдовской программы, исследователи указывают на Аристотеля, по мысли которого «элементы» в сумме с «временами года» составляют весь Универсум, символизируя связь микрокосмоса и макрокосмоса. То есть могут быть в своем сочетании истолкованы как символ высшего единства, даже — вечности. Вплетенная в круговорот этих символических обозначений, персона императора Максимилиана из серии «Времена года» в ее аллегорическом истолковании (в облике зимы, таящей в недрах своих золотые плоды будущего лета, в соответствии с представлением о том, что «зима — голова года», как считали римляне) утверждает идею постоянства и высшей, природной естественности императорской власти, священной империи Габсбургов. А то, что профиль императора сливается с силуэтом корявого старого пня, одновременно напоминающего облик старого крестьянина, относится к специфической театральности, игре парадоксами.