Империя хирургов

«Вы хотите поговорить с ним о его изобретении, – предположила она. – Возможно, это его отвлечет – работа всегда была единственным, что его отвлекало. Он не знает покоя и никогда не даст успокоиться нам… Пойдемте…» – сказала она и повела меня по коридору. Когда она распахнул ведущую во флигель дверь, я увидел богато обставленную, заваленную журналами и книгами комнату. Но больше всего меня поразило то, что весь пол был усыпан письмами.

«Нетти, – позвал Мерфи, увидев нас. – Ты только взгляни на эти письма. За три дня столько писем от больных чахоткой со всей страны. Они в газетах прочли о моем докладе в Денвере и хотят, чтобы я вылечил их».

«Мы всем им ответим, – сказала она. – Мы найдем способ. Думаю, тебе следует поприветствовать доктора Хартмана. Доктор Хартман хочет поговорить с тобой о твоем методе лечения туберкулеза. Он специально для этого приехал из Нью-Йорка».

Мерфи растерянно протянул мне руку. Он сказал: «Я не понимаю, зачем они снова хотят выставить меня обманщиком. Я никогда в жизни не слышал об этом Форланини. Они утверждают, что на Международном медицинском конгрессе в Риме он докладывал о своем методе, который будто бы идентичен моему. В Риме должны были насторожиться, если он говорил то же, что и я в Денвере».

Нетти подмигнула мне и вышла.

«Знаете ли Вы, – спросил Мерфи, – что мне это все напоминает? Это напоминает мне о Роберте Кохе, когда он открыл туберкулин, и об этом узнали журналисты. Тогда сотни тысяч больных стремились попасть к нему на лечение». Он вдруг расправил плечи. «Но есть и одно отличие, – сказал он. – Кох не мог их вылечить. Но мой метод может помочь тем, кому я обещал помочь».

Мы отправились в находившуюся за конюшнями лабораторию, которая упоминалась в «Чикаго Трибьюн». В ее глубине работал молодой ассистент, простой парень, беззаветно преданный Мерфи. Он был немцем по происхождению. Мерфи представил его как Августа Лемке. «Мистер Лемке, – сказал он, – работает со мной уже семь лет – с тех самых пор, как я только задумался о возможности хирургического лечения туберкулеза. Вам, наверное, хотелось бы побольше узнать о том, что в Денвере я назвал искусственным пневмотораксом». Он развернулся к маленькой фотографии, которая висела на стене против меня. «Это Джанетт Макбернс, – сказал он спокойно. – Без нее я, вероятно, не додумался бы до искусственного пневмоторакса. Ее родители обратились ко мне зимой 1891 года, семь лет назад. Джанетт страдала от туберкулеза правого легкого. Целый год ее мучила лихорадка, многие очаги не поддавались лечению. Но помимо этого, из-за влажности в доме у нее развилось воспаление плевры, осложненное выпотом в правой ее части. Случай казался совершенно безнадежным. Ребенок лежал на мешке соломы, шесть ее старших и младших сестер жили в одном помещении с двумя свиньями и козами, и там было всего одно окно».

Мерфи вдруг снова повернулся ко мне. «Вам наверняка знакомы все эти изящные истории о моей алчности и беззастенчивости. У родителей малютки не было ни цента, они ничего не могли предложить мне за мои услуги. И когда я увидел девочку впервые, я не подозревал, что она станет мне дороже самого высокого гонорара. Жизни ребенка угрожала опасность. Тогда я еще работал в больнице Кук-Кантри Хоспитал, и у меня не было возможности перевезти ребенка туда. Я отвечал лишь за хирургическое отделение».