Империя пера Екатерины II: литература как политика

Развращенность здешнюю описывать излишне. – Ни в каком скаредном приказе нет таких стряпческих интриг, какие у нашего двора всеминутно происходят, и все вертится над бедным моим графом, которого тернению, кажется, конца не будет. Брата своего (Петра Панина. – В. П.) он сюда привезти боится, чтоб еще скорее ему шеи не сломили, а здесь ни одной души не имеет, кто б ему был истинный друг. Ужасное состояние. Я ничего у бога не прошу, как чтоб вынес меня с честию из этого ада»[143].

Не став наказывать никого из оппозиционеров ни в те годы, ни впоследствии, Екатерина прибегла к другому средству, желая повлиять на общественное мнение, противопоставив критике недовольных публичный смех. Политические аллюзии на Петра Панина, вставленные в комедии 1772 года, окружались комическими репликами и растворялись в общем смеховом пространстве. Так, например, в комедии «Невеста-невидимка» появляется чрезвычайно выразительный персонаж – отставной капитан Иларион Мирохват. В традиционный комедийный тип «хвастливого воина» Екатерина добавляет какие-то личностные характеристики, соотносящиеся с конкретным прототипом. Намеки на известных лиц из близкого окружения (или из недавних приближенных) были характерным приемом всех литературно-публицистических текстов Екатерины. Любопытно, что среди разрозненных «драматических отрывков» императрицы имеется запись, содержащая прямое упоминание Петра Панина: «Сосед – умоначертание à peu près Петра Панина: военной человек, невежда, даже до математики – все вздор. Он обещал учителя отыскать для сына» (III, 450).

Этот эскиз «соседа» имеет сходство и с Мирохватом, соседом главного героя «Невесты-невидимки» Господина Варчкова. Мирохват жалуется, что его не так ценят, как раньше, что нет должного к нему уважения, что война длится слишком долго: «Я везде известен; меня весь высокий генералитет и все штаб- и обер-офицеры знали в мое время, да уже мало осталось моего века. ‹…› В наше время скорея брали города приступом, нежели ныне в ином доме можно получить видеть хозяина; и поспешнее целые войны окончались, нежели теперь ответ получить можно на разныя дела, за которыми я хождение имею» (III, 114).

Гордый «самохвал» Мирохват продолжает: «Я никому не бью челом, а челобитны пишу на гербовой бумаге под титулом и разделяю их на пункты по форме» (III, 114).

Наконец, Мирохват настолько надоедает хозяевам своими ругательствами и критиканством, что те выгоняют его из дома. Мирохват возмущается: «Меня выгонять, меня, заслуженнаго капитана! Естьли так, так не иду, я против неприятеля повадился быть упрям и стоять на месте крепко» (III, 121).

Любопытно, что тип «хвастливого воина» в русской пьесе дополняется отсутствующим в римских пьесах (прежде всего, в «Андрии» Теренция, наиболее активно используемой) типом «хвастливого штатского» – Умкина. Умкина всегда сопровождает его секретарь Соскин, и первый покровительствует второму. Сцена 6-я первого акта вся занята необычно длинным и не имеющим отношения к сюжету диалогом между Умкиным и Соскиным: