Империя под ударом. Взорванный век

Викентьев продолжал грезить дальними странами, уставившись в беленый потолок единственным глазом. Сосед справа повернулся лицом к нему:

— Андреев! Яша… Слышь! На перевязку тебя!

Викентьев вздрогнул, вскочил с кровати и, не говоря ни слова, вышел из палаты.

Сосед слева протянул ему вслед:

— Бедолага…

У соседа слева взорвалась самогонная машина, сожгло всю кожу лица, но глаза остались целы.

— С лица не воду пить… Любит баба курицу не за лицо, а за яйцо! — говаривал он, смотрясь в маленький осколок зеркала. — Вот машинку жалко, знатная была машинка…

В перевязочной профессор, оперировавший Викентьева, приветствовал его нарочито бодрым тоном:

— А вот и наш герой–любовник!

По всей больнице рассказывалась легенда о том, как некая некрасивая старая дама влюбилась в красивого молодого студента, домогалась его повсюду и, когда он гордо отклонил ее притязания, с горя плеснула ему в лицо стакан кислоты: «Не доставайся никому!»

Сестры милосердия со всей лечебницы тихонько подсматривали во время перевязок из соседней комнаты и кляли злую ведьму, в мгновение ока превратившую половину лица принца в красный кусок мяса. Оставшаяся целой вторая половина, в особенности при таком контрасте, действительно поражала греческой правильностью черт. Так что две сестры даже влюбились в Викентьева и тайком ставили ему на тумбочку маленькие букетики цветов. Букетики он выбрасывал.

Осторожно прикасаясь к свежей молодой кожице, профессор снял последний слой бинта. Внимательно осмотрел прооперированную половину лица.

— Ну, голубчик, теперь вы у нас совершенно молодцом смотритесь. Давайте на этот глазик повязку…

И надел на место отсутствующего глаза черную кожаную нашлепку.

— Берегите оставшийся. Не напрягайтесь, не читайте в постели, примочки чайные каждый вечер. Все. Скажите спасибо случаю — могли ведь и без двух остаться.

— Спасибо, — глухо откликнулся Викентьев.

— Вот только не надо унывать! — воскликнул профессор–оптимист. — Уныние — смертный грех. Подойдите к зеркалу, не бойтесь! Да вы у нас просто красавчик! Герой войны. Дамам нравятся знаки мужской доблести! Сверхчеловек!

Викентьев глубоко вздохнул, подошел к большому трехстворчатому трюмо, осторожно заглянул в него. Изнутри на него смотрел одним глазом романтичный герой: изуродованная ожогом половина лица с черной повязкой на глазу и правильные черты целой половины, длинные волосы. Досаждавшая ему некоторая юношеская слащавость исчезла полностью.

— М–да… теперь точно сверхчеловек. — Викентьев отвернулся от зеркального героя.

— Присаживайтесь, голубчик! Сейчас я вас сниму на память.

Профессор захлопотал вокруг штатива с фотокамерой. Глухая тревога шевельнулась в душе Викентьева:

— Может, не стоит?

— Для науки! Для науки, коллега!

Вспышка магния осветила всю операционную.

Перед глазом на минуту заходили красные круги. «Если в динамит добавлять стружку магния, то уцелевшие городовые несколько минут будут слепыми и не смогут прицельно стрелять», — подумал Викентьев. Хорошая идея, надо будет поэкспериментировать. Скорее бы в лабораторию! Он энергично поднялся с кресла.

— Спасибо, профессор. Если вам понадобится квалифицированная помощь химика, к вашим услугам!

«А ваши химикаты — к моим», — добавил он мысленно.

* * *

Лейда Карловна сновала из столовой в кухню и обратно. Душа ее пела: все складывалось наилучшим образом. Подготовка к свадьбе шла полным ходом, княгиня Урусова с Путиловским не общалась даже по телефону. О подметном письме никто и не заикался, хотя Лейда Карловна понимала, что при серьезном расследовании она будет одной из главных подозреваемых — уж очень нелестны были ее высказывания о маленькой княгине.

Поэтому она даже начала поощрять вечерние визиты Франка, чтобы Павел Нестерович оставался дома и было меньше соблазнов вести холостяцкий образ жизни. Франк очень обрадовался перемене своей участи и зачастил к приятелю через день, оправдывая свои визиты перед Кларой тем, что готовит Пьеро к преподавательской деятельности.

Естественно, каждый Божий вечер разговор шел о самом животрепещущем — о судьбах России. Причем, как ни странно, Франк придерживался славянофильской традиции, а Путиловский вел чисто англофильскую пропаганду. Лейда Карловна поддерживала диспуты редкими прогерманскими вставными цитатами, а аппетиты спорщиков — чудным ростбифом, холодной птицей, пирожками с черемухой и кофе со сливками.

- …Первым это сказал Аристотель, — витийствовал с набитым ртом Франк. — Цитирую! Человек по природе своей есть животное общественное, а тот, кто в силу своей природы, а не вследствие случайных обстоятельств, живет вне общества, — либо недоразвитое в нравственном смысле существо, либо сверхчеловек… И далее: кто не способен вступить в общение или, считая себя существом самодостаточным, не чувствует потребности в нем, уже не составляет элемента общества, становясь либо зверем, либо божеством! Во как… Лейда Карловна, я вас люблю!

И Франк запил длинную цитату хорошим глотком сухого рейнвейна, на котором он был взращен как философ.