Империя под ударом. Взорванный век

— С Аристотелем я согласен, — сказал Путиловский и отрезал себе еще один кусочек окровавленного ростбифа.

— Еще бы тебе не согласиться с Аристотелем!

— А с тобой не согласен. Русский народ все-таки более индивидуален, нежели того хочешь ты, — и Путиловский поднял бокал.

— За русский народ?

— За индивидуальность.

— За нее я выпью, — и в подтверждение своих слов Франк выпил, да еще как. — Но признать за русским народом гордыню индивидуальности не могу! У нас в России все делают миром. Общиной! Миром строятся, миром дерутся, грешат, рожают миром и убивают тоже миром. Всем селом берутся за веревку — и раз! Конокрада на осину! И никто не виноват: не сажать же целое село за одного конокрада!

— Преступная толпа, — согласился Путиловский. — Как сказал Наполеон: «Массовые преступления не вменяемы».

— Вот видишь — толпа! То, что она преступная, дело второстепенное — никто ее за это не осудит! Следовательно, толпа не может считаться преступной по окончательному результату.

— Не понимаю, — удивился Путиловский и выпил не в очередь, чтобы смыть с души осадок непонимания.

— Это ведь очень просто, — развел руками Франк. — Все, что делается толпой, — благое ли дело, преступное ли, бессмысленное или целенаправленное, — все едино. Как стая воробьев вроде бы бессмысленно летит то туда, то сюда и нет среди них гения, лидера или вожака, так и Россия. Все, что в ней делается, объяснить логичным образом никак нельзя! И тогда привлекают промысел Божий и иные, столь же продуктивные объяснения. Да я тебе, опираясь на этот промысел, переверну мир вверх ногами и скажу, что так и надо!

— Ой–ой–ой, — засомневался Путиловский и перешел к дичи. — Хвалилась синица море поджечь!

— Не веришь? Время покажет. — Франк пророчески поднял вверх палец. — Вот ты лелеешь мечту, что мы скоро сравняемся с Англией или с Германией по благоразумному устройству своей страны?

— Лелею. — С достоинством истинного патриота Путиловский неторопливо разделывал родного русского рябчика.

— Этому не бывать по одной простой причине. Именно по России, именно по нашей столице, вот по этому столу — между мной и тобой — проходит великий водораздел народов!

Путиловский на всякий случай переставил на свою сторону водораздела, подальше от разбушевавшегося Франка, бутылки и блюдо с рябчиками.

— Вот! С твоей стороны сытая и обеспеченная всем Европа. Отдай бутылку! — и Франк частично восстановил имущественное равенство. — С моей стороны Азия! И Африка. С твоей стороны — индивидуализм и священная корова буржуазии, частная собственность на все. Со стороны Азии — гигантские общества–муравейники, коим по несколько тысяч лет. Есть ли частная собственность в муравейнике? Увы! И никакими законами ты не сможешь утвердить главенство индивидуальности в моей половине. Ты можешь извернуться! И на очень короткое время что-то предпринять. Но спустя несколько лет — а это для муравейника секунда — все вернется на круги своя… Сделать в этой стране что-то подобное Англии невозможно по определению!

— По какому же? — удивился Путиловский.

— Россия — не Англия! И не Германия! И даже не Франция, — с трудом вспоминал ведущие державы Европы Франк. И в целях усиления доказательной базы показал Путиловскому кулак.

— Конечно–конечно, у России свой, особенный путь развития, духовный, богоискательский, святой… А я верю! Верю, что мы увидим эти самые алмазы. Даже в твоей теории о грядущей безумной революции есть моя правда! — упорствовал Путиловский.

— Ну какая у следователя может быть правда, милый мой?

— Историческая! Революцию делают личности, индивидуумы! Умы! Общество — всего лишь масса, которую надо разжечь! Процесс индивидуализации российского общества идет вперед семимильными шагами!

— Господи, прости его, ибо не ведает, что говорит. — Франк прочистил горло перед заключительной частью дискуссии. — Где ты таких слов набрался? Инди… э–э… инди–види… тьфу!

— Индивидуализация!

— Черт с ней… Человеческие муравейники — это очень сложные системы. Ткнешь палкой в одну проблему — тебе на голову посыплются десятки других. Будущее нельзя предсказать ни одной революционной теорией, потому что эти теории и прошлое-то предсказать не могут! С которым вроде бы все ясно! Как можно верить целой революционной фразе, если даже слово изреченное есть ложь?!

— А чему верить?

— Эксперименту! Дал в руки мужику картофелину — он не хочет. Бунтует, подлец! Врезал мужику по зубам — посеял. Собрал. Съел. Понравилось! Теперь жрут картошку в два горла! И самогон из нее научились гнать! А сейчас ты ему вместо картошки хочешь дать свободу индивидуальности. Что он сделает первым делом?

— Забунтует, — печально согласился Путиловский.

— Да еще как!

— Так что же делать? — спросил Путиловский у Лейды Карловны, внесшей поднос с чашечками и кофейником.

— Ваш кофе, господа.

— Пить кофе, — разрешил конфликт Франк, но вместо кофе почему-то предпочел коньяк. — М–м-м… как все-таки жизнь хороша… местами. А в России всякие индивидуальные сверхчеловеки невозможны. Как невозможно построить хрустальный дворец на болоте — утонет.

— Что же по–твоему, Россия — болото?