Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815

То, что многие люди стали считать других равными себе, стало важнейшим событием просвещённого восемнадцатого века. Даже такие аристократы, как богатый рабовладелец Уильям Берд и Фрэнсис Фокьер, колониальный губернатор Виргинии, признавали, что все люди, даже представители разных наций и рас, рождаются равными и что, по словам Берда, «главное отличие одного народа от другого проистекает лишь из различий в возможностях совершенствования». «Белые, красные или чёрные, отполированные или неотполированные», — заявил губернатор Фокьер в 1760 году, — «Люди есть люди». Большинство признавало, что на каком-то базовом уровне все люди похожи друг на друга, что люди, по словам пенсильванского священника в 1790 году, «все причастны к одной и той же общей природе» и что только образование и воспитание отличают одного человека от другого. Это были взрывоопасные предположения — предположения, которые стали доминировать в американском мышлении в течение нескольких десятилетий после революции.

Обладание общей природой связывало людей естественной привязанностью и моралью, так считали самые радикальные реформаторы. Люди, какими бы скромными и необразованными они ни были, обладали сочувственным социальным инстинктом и нравственной интуицией, которая подсказывала им, что правильно, а что нет. Действительно, некоторые либералы считали, что простые неграмотные люди обладают более сильным нравственным чувством, чем образованные джентльмены. «Предложите моральный вопрос пахарю и профессору, — говорил Джефферсон, — первый решит его так же хорошо, а часто и лучше, чем второй, потому что его не сбили с пути искусственные правила».

Эти идеи лежали в основе радикальной веры Джефферсона в минимальное правительство. Наиболее либерально настроенные люди XVIII века — те, кто во время революции использовал термины из английской политики и называл себя вигами в противовес консервативным и роялистским тори — склонны были видеть общество благодетельным, а правительство — злонамеренным. Социальные почести, социальные различия, привилегии, деловые контракты, привилегии и монополии, даже чрезмерная собственность и богатство разного рода — в общем, все социальные несправедливости и лишения — казалось, проистекали из связей с правительством. «Общество, — сказал Томас Пейн в блестящем изложении этих радикальных либеральных взглядов вигов в «Здравом смысле», — порождается нашими потребностями, а правительство — нашими пороками». Общество «положительно содействует нашему счастью, объединяя наши привязанности», правительство — «отрицательно, сдерживая наши пороки». Общество «поощряет общение», правительство «создает различия». Если бы естественным склонностям людей любить и заботиться друг о друге было позволено течь свободно, не засоряясь искусственным вмешательством правительства, особенно монархического, считали самые преданные республиканцы, такие как Пейн и Джефферсон, общество бы процветало и держалось вместе.

Джефферсон был настолько уверен в естественной гармонии общества, что порой был близок к тому, чтобы вообще отрицать какую-либо роль правительства. В 1780-е годы он был мало заинтересован в укреплении национального правительства, созданного в соответствии со Статьями Конфедерации. По его мнению, Конфедерация была не более чем временной комбинацией штатов, собранных вместе с единственной целью — вести войну против англичан; после заключения мира ей следует дать распасться. К декабрю 1783 года он считал, что «постоянное заседание Конгресса не может быть необходимым в мирное время». По его мнению, после решения самых неотложных дел делегаты должны «разойтись и вернуться в свои штаты, оставив только Комитет штатов», и таким образом «уничтожить странную идею, что они являются постоянным органом, которая необъяснимым образом завладела головами их избирателей и вызывает ревность, вредную для общественного блага». Это была концепция национального правительства, от которой Джефферсон и некоторые другие оптимистично настроенные республиканцы так и не смогли полностью отказаться.