Империя тишины

Любой имперский эстет сказал бы, что всего в ней немного слишком: слишком суровая, слишком серьезная. Слишком бледная кожа. Слишком большие глаза. Эти золотистые глаза. Ни до, ни после я не встречал ничего похожего. Они многое видели и смеялись над тем, что видели, даже когда разрывали увиденное в клочья. Нет такого слова, чтобы описать оттенок ее волос, настолько глубокого рыжего цвета, что они казались черными, кроме тех случаев, когда были ярко освещены. Она носила короткую стрижку, а лишние волосы собирала в пучок на макушке. Выбившиеся пряди колыхались надо лбом или за маленькими ушами. Она улыбалась тонкой, как бритва, улыбкой какой-то шутке, понятной лишь ей одной, и стояла неподвижно, словно солдат на посту, в терпеливом ожидании, спрятав терминал за спиной.

После паузы, которая, боюсь, была чудовищно долгой, мне наконец удалось выговорить:

– Вы работаете с умандхами?

Я готов был растаять и просочиться сквозь пол, прямо здесь и сейчас. Невероятно банальный вопрос. Если бы я знал, кем она была – и кем она станет, – то задохнулся бы от стыда.

Доктор оглянулась через плечо на троицу ксенобитов и нахмурилась: теперь они пытались собрать осколки разбитой лампы.

– Только от случая к случаю. В основном меня интересуют развалины на южном континенте.

– Я понятия не имел, что на Эмеше есть южный континент.

«Какие еще развалины?»

Я мысленно отметил, что нужно и дальше вести разговор в этом направлении. Мне еще не приходилось слышать о том, что на Эмеше обнаружены сооружения иных рас… но, с другой стороны, я и про умандхов тоже ничего не знал, пока Кэт не просветила меня.

– Аншар, – подсказала Анаис. – Он не очень большой. Там находится Толбаран – который был столицей до того, как мой прадед завоевал планету и основал Боросево.

Как я позже узнал, это была кровавая бойня. Прежде чем Эмеш стал имперским палатинатом, здесь хозяйничали экстрасоларианцы и норманские фригольды. Больше тысячи лет назад дом Матаро высадился на планету при поддержке трех имперских легионов, отстроил на отдельно стоявшем атолле старейшую часть Боросево, а прежнюю столицу оставил прозябать в руках своих слуг.

Доктор Ондерра снова улыбнулась:

– Ваш спутник не здешний?

Она именно так и сказала, не добавив почтительного «ваша милость». Доктор прицепила пульт к поясу, как капеллан мог бы носить свою молитвенную книгу, и пульт шлепал при ходьбе по ее бедру. Она обращалась не прямо ко мне, а к Анаис, словно та была моей хозяйкой, а я – всего лишь сервитором.

Анаис снова схватила меня за руку и подтащила ближе, несмотря на все мои старания сохранить дистанцию.

– Нет, он с Тевкра. Знаете, он был мирмидонцем. Целый год сражался на Колоссо.

Тавросианская ученая приподняла брови с неискренним, незаинтересованным выражением взрослого человека, которому приходится развлекать очень маленького, очень капризного ребенка.

– Вот как?

Вся ее открытость и теплота исчезли, сметенные этой новой информацией. С запозданием я вспомнил, что тавросианские кланы не одобряют это кровавое развлечение. По мнению этих странных людей, насилие было уделом примитивных существ и машин. Если кланы и враждовали между собой, то это были исключительно экономические войны. Я почувствовал ее охлаждение, и это меня обеспокоило. А еще меня обеспокоило то, что это меня беспокоит. Я оглянулся на девушку-палатина, державшую меня за руку. Она ничего не заметила.

– Скажите, мессир Гибсон, вам нравится убивать рабов для развлечения своих хозяев?

Я не сразу сообразил, что женщина обращается ко мне, потому что вдруг забыл свое вымышленное имя. Когда смысл ее слов дошел до меня, это было подобно удару по печени. С другой стороны, она ведь была тавросианкой, а в этих странных и далеких мирах не признавали ни Колоссо, ни рабства. Практиковали игровые симуляторы и обязательные общественные работы, а мир поддерживался при помощи системы перевоспитания и терапии – протесты там, где у нас установилось согласие, хаос там, где у нас царил покой. Они не одобряли семейные отношения, считая, что длительная связь таких пар препятствует смешению крови, и совершали величайший из грехов, соединяя свою плоть с машинами. Решив, что она просто не понимает разницы между мирмидонцами и гладиаторами, я сказал:

– Я сражался вместе с рабами, миледи. Против гладиаторов.

– Против? – усмехнулась Валка. – Ну тогда, полагаю, все в порядке.

Она забросила прядь темно-рыжих волос за ухо и добавила:

– Только я не леди, а доктор.

Валка уже призналась, что была ученым, когда назвала себя ксенологом, но смысл ее слов ускользнул от меня, поскольку мой разум на какое-то мельчайшее мгновение оцепенел, и все остальное время я чувствовал себя круглым дураком. Валка прервала разговор, чтобы отдать распоряжения двум лорариям, оживленно жестикулируя рукой с искусной татуировкой. Те ответили, продолжая бродить с дубинками вокруг умандхов, а она отцепила от пояса пульт и бросила им.

– Любители.