Империя тишины

– Так вы считаете, что у рельефных орнаментов умандхов такой же принцип?

Валка вернула мне листок, и я сел на прежнее место.

– Не могу сказать точно – они просто напомнили мне письменность сьельсинов. Гиб… мой наставник, когда обучал меня, рисовал рамки вокруг различных частей фразы. Выглядит очень похоже. – Я взял один из листов с переплетающимися кругами умандхов и показал ей. – Умандхи когда-нибудь связывали свои символы таким образом? Или это просто колокольчики, как те, что вы показывали мне в Улакиле?

Она посмотрела на меня, широко улыбаясь. Слишком широко.

– В чем дело?

Свет зашипел, а она протянула руку и выхватила у меня свои заметки:

– Я экономлю бумагу, придурок.

При этом она продолжала улыбаться, так что ее слова не задели меня.

– Ох, – улыбнулся я в ответ и скомкал листок.

– Не смейте! – запротестовала Валка и встала со своего места у окна.

Она притащила из другой комнаты подушку, чтобы сесть удобней, и показала жестом, чтобы я передал ей мой рисунок.

– Можно, я это сохраню? – спросила она.

Должно быть, я скорчил удивленную гримасу, и она добавила:

– Для вдохновения.

За окном снова начался дождь, а вдали, над зелеными водами, темная туша шторма терлась спиной о крышу мира, разбрасывая вокруг обжигающие молнии, словно искры из-под точильного камня.

В разговоре наступила пауза, и я спросил:

– Почему вы сидели здесь в темноте?

– Что? – повернулась она ко мне.

Очевидно, ее отвлекло что-то, чего я не видел. Это было странно, потому что она смотрела не в окно, а в пустой угол рядом с кухней.

– Простите, я просто задумалась. Вы знаете, что приливы скоро отступят от Калагаха?

Я прислонился спиной к диванной подушке. У Валки был такой же диван, как в моей комнате, роскошный, обитый коричневой кожей.

– Значит, вы уезжаете?

– Только на сезон, – ответила она, – и еще не сейчас. Он очень длинный, местный год. На Эмеше «скоро» означает не совсем то, что в других мирах.

Валка повернула палец к потолочным балкам, показывая на небо. Затем направилась на кухню, а я смотрел, как она уходила, как налила, с упавшей на глаза челкой, воду в стакан и осушила его в один глоток.

Я замечал такое движение у друзей-мирмидонцев и у себя самого после ночных пирушек по случаю очередной победы на арене.

– С вами все в порядке?

– Голова болит, – без всякого выражения сказала она, прикрыв рукой глаза. – Ничего серьезного.

– Вам что-нибудь принести? – спросил я, не зная, что еще сказать.

Улыбка возвратилась на ее лицо.

– Это мои комнаты, мессир Гибсон.

Снова наполнив стакан, она вернулась и присела на край подоконника. На фоне плоского стекла и дождя за окном она казалась выше, чем была на самом деле, – словно изящная резная статуя из моего дома.

– Вы так на мне дырку протрете.

– Простите.

Я встряхнулся, быстро опустил глаза и сказал, невольно копируя ее:

– Я просто задумался.

Не совсем так, не в прямом смысле. Я затерялся в туманных грезах, блуждая без компаса и ориентиров среди своих родных, Деметри, Кэт, мирмидонцев, Валки, членов дома Матаро и умандхов. Мой мир сделался таким большим, а я остался маленьким. Я не мог рассказать ей об этом, не мог быть самим собой, как в Улакиле, пока за мной наблюдали камеры. Вместо этого я спросил:

– Вам нравится здесь?

– Мм, – промычала она через нос, поскольку в этот момент пила воду. – На Эмеше?

Я покачал головой, и мои волосы – более темные, чем у нее, – упали на лицо.

– В Боросево, в замке.

Я положил руку на диван, словно убеждаясь в его материальности. Валка сделала еще один долгий глоток, золотистые глаза метнулись в сторону.

– Здесь все не так, как у меня дома.

– И не так, как у меня, – согласился я, не уверенный в том, что говорю правду. – Вы хотели бы вернуться домой?

– О боги, нет, конечно, – усмехнулась Валка. – Здесь же ксенобиты.

– А в Тавросе их нет? – спросил я.

– Очень мало, – ответила Валка, поставив стакан на подоконник перед собой. – Экстрасоларианцы завезли кое-кого, еще до того как кланы изгнали их, но эти ксенобиты… социализировались. Они стали своими, насколько это возможно для чужих, и у нас в Демархии нет ничего похожего на Калагах. Ничего… древнего. Это все равно… все равно…

Она умолкла и потерла глаза.

– …Нужно побывать там, чтобы понять. Эти развалины очень древние, древнее всего, построенного нами. Из-за этого чувствуешь себя… маленькой. И всех остальных – такими же маленькими.

Я не ответил. Не мог ответить. Такая постановка вопроса, помещающая человечество в один ряд с другими звездными расами, а не над ними, вызвала бы гнев Капеллы. Валка была тавросианкой, а в Демархии – этом ночном кошмаре для дипломатов – каждый взрослый человек обладал значительным весом на выборах. Она считалась одновременно как частным лицом, так и важной государственной персоной. Обвинение тавросианки в ереси было бы равносильно объявлению войны Тавросу, войны, которой графство Эмеш не желало и не могло себе позволить. Возможно, именно поэтому она казалась мне такой одинокой. Частное лицо, олицетворяющее собой государство. Она была своего рода палатином, хотя ни за что не согласилась бы с этим.