Империя туч

А дело в том, будто бы мать Кийоко видели на северном мостике с господином Айго Санджо, и роса блестела на лугах, и кукушка призывала из кроны дерева тахибана.

Она отводит взгляд. Никто не существует. Черное вороново крыло заслоняет костяную бледность лица.

Что-то случилось после прибытия Помилованных в Окаму.

Кийоко не знает – что. Кийоко даже не знает, о чем спросить.

Тогда она была настолько маленькой, что мать все еще кормила ее грудью.

Мать обрезала себе волосы после смерти отца; сейчас те отросли, но тогда она представляла собой образ молодой вдовы, которой овладело благородное отчаяние.

Спасшиеся от оспы обитатели Окаму приветствовали свои новые семьи – по милости императора – закаленной ненавистью. Кийоко этой ненависти не знает.

Из развалившегося столика-печки высыпаются красные угольки, мертвый жар прожигает старые футоны и доски. Дядюшка душит дедушку, потому что не может задушить мать Кийоко.

Кийоко глядит широко распахнутыми глазами.

Что-то тогда произошло, много лет тому назад, что-то здесь произошло. Мать Кийоко была красавицей при дворе даймё, ее принимали в Эдо и Киото, она была из долгой линии генералов и генро. Ее дед всю жизнь служил сегунату Токугава. Сводная сестра ее деда учредила рюхе заваривания чая Гай-рю.

Мать Кийоко наверняка отправилась бы в монастырь, если бы не маленькая дочь. По причине Кийоко она избрала изгнание на Хоккайдо.

Что-то тогда произошло.

Из-за чего теперь они ничего не видят и не слышат.

Кийоко прижимает к себе соломенных кукол.

"Дядюшка? Бабушка?".

Сердце семейства лопнуло с грохотом колокола. Дедушка Кийоко – не ее дедушка; бабушка Кийоко – не бабушка ей. И ничего не объединяет дедушку и бабушку помимо принуждения жить под одной крышей.

Так что уже не должна больше Кийоко так говорить с ними, думать о них, видеть, писать.

Дядюшка душит дедушку, поскольку не может задушить мать Кийоко. Завалился детский маленький театрик дома и семейства.

Коты привыкли засыпать, прижавшись к теплому котацу. Печурка под столовым накрытием даже урчала им по-кошачьи, огромный, нагретый живот кошки-матери. Не раз и сама Кийоко засыпала возле теплого котацу.

Сейчас котацу в развалинах.

Угли остыли.

Домашние разошлись, каждый в свой угол.

Дома нет. Есть холодная хижина из дерева и бумаги, с выжженной дырой посредине.

"Как же низко мы пали!". Но это в домах самураев живут без сердца. Дома самураев не знают сердца котацу. В домах самураев никто совместно не ест.

Крестьяне и беднота – они а, они толкутся, пихаются, болтают один с другим – словно животные, объединившись вокруг горячего стола.

Мать Кийоко ест, отвернувшись боком, в своем углу возле угольной корзины. Заслоняя рот. Дешевое кимоно матери – всегда уложенное завязанное с той же самой церемонной тщательностью слоев и складок.

Она обучала каллиграфии и икебане принцессу Сакато. Управляла домом с доходом в сто двадцать рё. Сейчас же штопает оби крестьянок и помогает банным женщинам в оме Купания Господина Жабы.

Никогда Кийоко не видела, чтобы мать позволила своему спокойному, мягкому улыбчивому лицу оскорбить мир обнаженным чувством.

Только один раз, ночью, Кийоко расслышала ее спазматичный шепот.

"Как же низко мы пали!".

А теперь задвинь в голове бумажные стенки. Только лишь так цивилизованный человек живет среди цивилизованных людей.

Мы их слышим и видим, но как будто бы не слышали и не видели.

Задвинула. А теперь не забывай не приходить к ним непрошенной.

Они живут в твоей голове, ты живешь в их головах. И только лишь те тоненькие перегородки из бумаги защищают вас от помешательства: от безумия. От безжалостной резни отрубленных конечностей, распоротых животов, кровавого дождя. Так вы живете.

Так мы живем. Изображая вежливое одиночество, которое взаимно отражается вежливостью других. Хотя ведь, мы их слышим и их видим.

А между – лишь те тонюсенькие акари сёдзи, только они. Бумага против безумия.

И достаточно неосторожного огня. Мы улетим серым дымом в царство Будды Амиды, объединенные оргией громадного пожара.

無

我

муга

Как-то раз та сожгла себе волосы и выгрызла половину ладони, и говорит, что не знает - почему так.

Так Кагагу-сан тренируется в лучном искусстве, так Кагаку-сан исчезает и рассеивается, и так мастерство лука Кагаку-сан попадает в цель в горной тишине.

Тучи на земле – дома на небе – мир переворачивается на другой бок.

Как-то раз та сожгла себе волосы и выгрызла половину ладони, и говорит, что не знает - почему так. Все немного побаиваются бабку Рейну и немного посмеиваются над ней. Бабка Рейна бродит по деревушке, в кторорой проживает уже вот шестьдесят лет, и теряется за первым поворотом.