Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Русская интеллигенция видела в литературе орудие «национального строительства»[1136], возможно, преувеличивая ее влияние на умы народа и политику[1137]. Сущность этого «собственнического» отношения общества к своим писателям передает изречение А. А. Григорьева «Пушкин – наше все» (1859). В писателе видели не просто сочинителя текстов – он был создателем смыслов, выразителем настроений нации и поэтому не вправе был требовать, чтобы его оставили в покое. Его произведения не могли принадлежать кому-либо по принципу частной собственности. Литературные тексты – несмотря на новшества в юридической теории – по-прежнему считались собственностью, но собственностью особого рода: обе стороны в дискуссиях – и те, кто отстаивал права автора, и те, в чьих глазах литература была общественной собственностью, – подчеркивали наличие тесных связей между текстом и его собственником, будь то писатель или читатель.

«Особая» роль, приписывавшаяся литературе, становится еще более явной при ее рассмотрении сквозь призму развития патентного права. В Европе законность интеллектуальной собственности была поставлена под вопрос в 1850–1860‐х годах. Многие предлагали полностью отменить какие-либо привилегии для изобретателей[1138]. Европейские дискуссии о патентах почти не находили отклика в России[1139] – главным образом вследствие слабого интереса к изобретениям (отражавшегося в ничтожном числе ежегодно выдаваемых патентов)[1140]. Более того, русские законы предлагали изобретателям довольно жесткие условия (патенты, которые стоили очень дорого, выдавались всего на три, пять или десять лет), и потому, когда в 1870‐е годы был поднят вопрос о патентах, в дальнейшем развитии патентного права видели укрепление частной собственности. В 1870–1900‐е годы был издан ряд статей и брошюр, указывавших на справедливость и законность защиты изобретателей; авторы этих публикаций, ставившие своей главной целью борьбу с западными антисобственническими идеями, по сути ломились в открытую дверь, поскольку в России никто не заявлял, что частная собственность на изобретения угрожает просвещению общества и экономическому развитию[1141]. Собственно говоря, по сравнению с Европой российское патентное право было довольно выгодным и для общества[1142], и для государства. Например, закон от 1896 года разрешал экспроприацию патентов в случае государственной и общественной необходимости: на это положение часто ссылались сторонники общественной собственности на литературные произведения.

В свете такого внимания общественности к вопросу о собственности на плоды литературного творчества нежелание правительства идти на их экспроприацию выглядело странным. Вопрос, разумеется, был не в деньгах: публичная подписка на сооружение памятника Пушкину в Москве (знаменитого творения А. Н. Опекушина) позволила собрать 106 тыс. рублей[1143], в то время как авторские права на произведения Пушкина были проданы издателю Якову Исакову за намного меньшую сумму. Откликаясь на дискуссию о свободном издании сочинений Пушкина (1872), М. Н. Катков указывал на вопиющее противоречие: люди собирали деньги на памятник поэту, чьи произведения находились в заточении. «Пусть же народ, или, что то же, его правительство обелит те произведения, которые составляют гордость народа. Пусть произведения в каком-либо отношении полезные будут освобождены из-под частной собственности и отданы обществу. Природа собственности этому не препятствует. ‹…› Собственность не должна быть нарушаема, но в интересах общества она подлежит выкупу»[1144]. Катков предлагал экспроприировать литературную собственность: это было решение, хорошо знакомое его современникам[1145]. Практика экспроприации литературного наследия впоследствии была внедрена в Италии (1882) и Англии (1911): например, закон об экспроприации позволил Италии экспроприировать произведения современника Пушкина, итальянского поэта Джакомо Леопарди (1798–1837)[1146]. В России ничье литературное наследие никогда не выкупалось и не экспроприировалось государством, хотя правительство не жалело средств на выкуп частных земель. В 1899 году правительство купило за 150 тыс. рублей село Михайловское в Псковской губернии, родовое гнездо семейства Пушкиных[1147]; в 1910 году оно заплатило 30 тыс. рублей за село Болдино в Нижегородской губернии[1148], еще одно пушкинское мемориальное место, тем самым подтвердив противоречие, на которое незадолго до этого указывал Катков, – иметь дело с материальными памятниками было проще, чем с неосязаемыми[1149].

КОМПЛЕКС НЕПОЛНОЦЕННОСТИ И СВОБОДА ПЕРЕВОДА