Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

За годы войны идея национализации получила в Европе огромную популярность. Однако, как писал в 1920 году один из наиболее рьяных сторонников этой реформы, министр британского военного правительства сэр Лео Чиоцца Мани, национализация могла принимать разные формы[1249]. Национализация ресурсов в воюющих странах предполагала, что государство «подменяет собой рынок». Но в то же время, как указывал Стивен Бродберри, оно не обязательно подменяло собой бизнес[1250]. Временное правительство имело аналогичные намерения: монополизировать (временно) распределение дефицитных товаров, не отрицая имущественных прав производителей и не подменяя их собой. Наоборот, большевистская национализация подразумевала отмену каких-либо гарантий частным собственникам со стороны государства, что стало приглашением к бесконтрольному захвату предприятий рабочими и земли крестьянами[1251]. По сути, было бы ошибкой называть «национализацией» расхищение собственности в 1917–1918 годах: «государство» или, вернее, толпа должностных лиц и учреждений, якобы представлявших новую власть, принимала участие в безграничной экспроприации имущества – и движимого, и недвижимого. В отсутствие других законных владельцев (частная собственность была запрещена) государство де-факто стало единственным возможным владельцем, главным производителем товаров и в итоге подменило собой последние остатки рынка. Как выразился Ленин несколько лет спустя, государство стало единственным капиталистом в стране[1252].

Эта «национализация» была спонтанной, незапланированной и бесконтрольной. До революции представления социалистов о собственности отличались поразительной несогласованностью и бесплановостью: одни предлагали полностью упразднить собственность, другие были готовы ограничиться «национализацией» ресурсов – то есть их присвоением государством или «огосударствлением». Идея государственной собственности, выдвигавшаяся в качестве временной меры социал-демократами, была не особо привлекательной, напоминавшей о казенной собственности императорского государства (даже Временное правительство первоначально пыталось отказаться от этого термина: провозгласив «национализацию» царских уделов, правительство называло их «государственной» собственностью, в скобках уточняя, что речь идет о «национальной» собственности[1253]). На эту нелестную параллель неоднократно указывали эсеры, и хотя Ленин утверждал, что собственность демократического государства будет принципиально отличаться от собственности императорского государства, эсеры призывали к полной национализации ресурсов – то есть к упразднению какой-либо собственности на землю, как частной, так и государственной. Кроме того, они предупреждали, что наличие государственной собственности связано с существованием «огромного бюрократического аппарата». Ленин в ответ на эти возражения обещал создать новые демократические институты, которые заменят бюрократию[1254]. Однако, как указывал Томас Ригби, «советское государство на изначальном этапе в первую очередь занималось именно тем, что создавало для себя эффективную бюрократию»[1255].