Империя включает форсаж

Не пошёл, конечно, поехал, тут все три с половиной километра до входа на 4-й блок было — по проспекту Ленина, а потом ещё и налево немного. Поставил машинку на стоянку, оценил искоса знаменитые в будущем контуры взорванного блока и заглянул в бюро пропусков. Сидел там суровый вахтёр, явно проработавший в органах немало лет, он долго сличал мою фотку в паспорте с оригиналом, потом звонил куда-то, и только после этого выписал, наконец, пропуск на лиловой бумажке с печатью.

— Действителен до 21.00 — задержишься, пеняй на себя, — строго сказал он в окошечко, открывая рогатку турникета. — Направо до лестницы, второй этаж, кабинет главного инженера, там тебя ждут.

Я пожал плечами и пошёл искать нужный кабинет. Постучал, изнутри раздалось «Заходите, не заперто», зашёл… за столом начальника сидел самый он, великий и ужасный президент Академии наук СССР, лауреат Ленинской и четырёх Сталинских премий, руководитель или по меньшей мере участник почти всех атомных проектов СССР Анатолий Петрович Александров. Лысый, как бильярдный шар. А рядом с ним в кресле для посетителей сидела удивительно знакомая личность, но откуда и почему она мне знакома, я не сообразил.

— Здравия желаю, товарищ генерал, — так я начал своё общение с великим и ужасным, — разрешите присутствовать?

— Вольно, — в тон мне ответил Александров, — вот, Валера, познакомься, это молодое дарование из города Горького по фамилии Сорокалет, и у него, у дарования, есть серьёзный разговор ко мне, представляешь? Ах да, я же не представил тебя, — спохватился он, — Сергей, это мой первый заместитель Легасов Валерий Алексеевич.

Вот это да, подумал я, ещё и Легасов до кучи… это пожалуй мне на руку, двоих убедить проще будет. Что мы там помним про Легасова? Вспомнить удалось только то, что он будет руководить ликвидацией Чернобыльской аварии, а потом то ли застрелится у себя в квартире, то ли повесится. Ладно, будем работать с тем, что есть, и не жаловаться на то, чего нет.

— Очень приятно, Валерий Александрович, — вежливо ответил я, тот молча кивнул.

— Ну так что там у тебя за сообщение для нас, выкладывай, — буркнул себе под нос Александров, — Евстигнеев обмолвился, что это что-то про быстрые нейтроны, это так?

— Да, почти, Анатолий Петрович, — отвечал я, — но начать хотелось бы всё же с другого, с Три-Майл Айленда.

— Таааак, — протянул академик, — на аварию 79 года намекаешь? И что ты знаешь об этом, чего мы не знаем.

— Видите ли, товарищ академик, — ответил я, поудобнее устраиваясь на кресле, — я в Америке прожил три года, вёл активную общественную жизнь, встречался и беседовал с самыми разными и неожиданными людьми. Так вот одним из них оказался главный инженер компании Бабкок-и-Вилкокс, Кенни Янг его звали.

— Знаю такую компанию и человек этот известный, — произнёс свои первые слова Легасов, — я с ним на паре конференций пересекался.

А Александров подпиннул меня: — Ну что замолк, давай излагай быстрее, у нас ещё дел по горло.

И я начал излагать так быстро, как умел.

— Так вот, на одном приёме в Голливуде мы неожиданно оказались за одним столиком, я ему про кино много чего наговорил под бокал виски, а он в ответ мне про аварию на этом Три-Майле вдруг рассказал кое-что. Хотя я и не просил об этом.

Александров почесал свою лысую голову и вдруг предложил кофе, а я не отказался. Соорудили совместными усилиями три чашки растворимого Пеле, тогда я продолжил.

— Так вот, что там по аварии серьёзного было сказано… там была утечка теплоносителя, не очень существенная, персонал уже привык к такому и справлялся худо-бедно с ней, но в ночь с 27 на 28 марта 79 года к этой беде добавились новые факторы, как то…

Я отхлебнул горячего кофе из кружки и продолжил.

— Как то — вода из фильтра конденсатоочистки вдруг каким-то образом просочилась в систему сжатого воздуха, это раз. Система управления автоматически запустила аварийную подачу воды в парогенераторы и всё бы вернулось на круги своя, но… но почему-то не закрылся клапан компенсатора давления и из первого контура в связи с этим продолжилась утечка в объёме более 50 кубов в час. Дальше больше, в итоге произошло полное расплавление активной зоны реактора и принудительное охлаждение в течение следующих трёх лет.

— Это мы как бы и так знаем, — сказал Легасов, — отчёты комиссии Роговин-Штерн-Хьюго читали.

— Но вы не знаете главного, — нагло заявил я, — в отчётах Роговина про это ничего не было.

— И в чём же заключается главное?

— Вокруг реактора на Три-Майле была оболочка из нержавейки, только это спасло штат Пенсильвания и прилегающие территории от радиоактивного заражения. А вокруг реакторов на Чернобыльской АЭС такой оболочки нет.

— То есть получается, что ты нас сюда пугать пришёл? — грозно спросил Александров.

— Да что вы, Анатолий Петрович, зачем мне вас пугать — просто предупредить хотелось. Опять же вспомните, что было на Ленинградской АЭС в 75 году — там же чудом каким-то удалось избежать всё того же расплавления активной зоны…

— Откуда знаешь про Ленинград? — сурово спросил Легасов, — всё это под грифом проходило.