Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России

В случае с мусульманами вышеупомянутые критические замечания и оговорки были высказаны особенно настойчиво. Если в государственных документах степень близости между крестьянами и их имперскими господами могла быть преувеличена, то в случае с притесняемыми меньшинствами вероятность подобных преувеличений была гораздо выше. Мейер даже утверждает, что на основе российских архивных документов и вовсе нельзя обсуждать отношения между мусульманами и государством1160. Однако я бы не стал так быстро отказываться от использования подобных источников, особенно когда альтернативой этому служит изучение трудов мусульманских интеллектуалов и предположение, что они каким-то образом говорят от имени сельских масс. За редким исключением, татарская элита не писала об окружных судах. В 1913–1914 годах в казанском юридическом журнале «Хокук вә хәят» («Право и жизнь») обсуждалась государственная правовая система (после 1905 года татароязычные издания наконец-то смогли обсуждать подобные светские вопросы)1161. Тем не менее этот исторический период отличается от периода, рассматриваемого в данной книге, и журнал следует анализировать в рамках исследования изменения прав и правовой культуры после 1905 года — периода, который Миронов связывает с зарождающимся верховенством права в России, а не с законностью в империи.

Так или иначе, исследования крестьянского общества — мусульманского или нет — уже на протяжении десятилетий сталкиваются с проблемой источников. Крестьяне, ремесленники и простые горожане часто были неграмотны и редко садились за стол, чтобы записать свои мысли или описать поступки. Дэвид Сэйбиэн, историк Европы раннего Нового времени, так сформулировал эту проблему: «Какие бы источники ни существовали для изучения крестьянской культуры, они так или иначе связаны с теми людьми, которые в определенной степени господствовали над крестьянами»1162. Действительно, в предыдущих главах уже отмечалось, что судебные документы отражали скорее язык юристов, чем язык местного населения. Однако эта проблема не заставила исследователей крестьянского общества пренебречь государственными документами. В частности, в исследованиях отношений между государством и обществом использование подобных источников необходимо. В то время как трудно, а зачастую и невозможно установить, что именно думало сельское население, возможно зафиксировать то, что оно делало. Именно это и является целью данной книги.

Прошения, пословицы и деревенские истории, записанные священнослужителями и этнографами, как источники для проведения исторического анализа имеют свои преимущества и недостатки1163. В частности, использование петиций, направленных в государственные учреждения, в том числе судебные, вызывает много критики, поскольку правдивость доводов, приведенных в этих документах, зачастую вызывает сомнение1164. Такие замечания, безусловно, справедливы. Прошения едва ли являются подтверждением того, что мусульманские общины рассматривали государство как блюстителя их веры. Скорее, эти документы показывают, что новые суды и другие государственные институты использовались как возможные пути для достижения желаемого результата. Здесь я расхожусь с Александром Моррисоном, который настаивает на том, что такие источники не содержат никаких доказательств того, что люди рассматривали государство в качестве арбитра1165. На мой взгляд, и петиции, и иски свидетельствуют об осведомленности о существующих правовых возможностях и стремлении изучить и использовать их. Вероятно, к официальным процедурам не было ни доверия, ни особого уважения, но это не главное. Люди все равно использовали и (частично) приспосабливали их для решения своих задач. И поскольку одна из ключевых функций судов — определять, интерпретировать и разрешать повседневные проблемы на языке господствующей в обществе группы, этот правовой опыт не мог не затронуть участников и наблюдателей судебных процессов1166.

В этой книге сделана попытка предложить наиболее подходящий набор источников для обсуждения пореформенной судебной системы на двух промежуточных территориях Российской империи. Благодаря акценту на правовой реформе и ее имплементации, с одной стороны, и на регулировании территориального и культурного разнообразия империи, с другой, в книге предложен новый взгляд на взаимодействие государства и общества. Включение имперской составляющей в анализ российской правовой системы позволило лучше понять причины правовых изменений, а также их значение и пределы. В итоге история неравномерного и неполного развития правовой унификации и взаимодействия правовых культур — это одновременно и история различных концепций и программ имперской рационализации и экспансии. Региональный фокус помог изучить реализацию реформы на практике, возникавшие со временем трудности и усовершенствования, а также восприятие реформы на местах.