Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России

Итак, господа, осуществилось на самом деле и для Таврической губернии давно и всеми с нетерпением ожидаемое введение судебной реформы. Какое другое событие по важности и глубокому значению может сравниться с этим совершившимся событием? Мы, так сказать, на пороге нового гласного с присяжными суда, с мировым институтом из судей, избранных безразлично всеми сословиями через своих представителей. Мы вступаем в совершенно новый фазис жизни528.

В своем тосте Коловрат-Червинский был более осторожен. Хотя на улицах Симферополя собрались большие толпы людей, чтобы стать свидетелями открытия суда, невозможно было предсказать, как эти люди в итоге будут относиться к нововведению. Примут ли они новые институты? Он предупреждал:

Затем нам, первым деятелям нового суда в здешнем крае, остается ожидать, что наши начинания и вообще все наши действия будут приняты обществом столь же сочувственно, как оно отнеслось к самой идее судебной реформы529.

Подобные опасения высказывались и в Казани. Так, исправник Мамадышского уезда предупреждал в 1868 году, что новым судебным органам, особенно мировым судьям, «не будет физической возможности» рассматривать огромное количество дел, которые они, несомненно, получат, а поскольку они не смогут удовлетворить требования населения, «[люди] потеряют веру к новому благому учреждению»530.

Во время торжественного открытия окружного суда в Казани, который заменил временные суды 8 ноября 1870 года, сенатор Шаховской призвал всех собравшихся к совместной работе:

Затем от имени всего местного судебного ведомства позволяю себе выразить полную надежду на то, что между местным судом и местной администрацией установится искренний и прочный союз, основанный на заботе о государственной пользе и на уважении к закону531.

В свете напряженных отношений, которые сложились между новыми судами и администрацией при губернаторе Скарятине в 1870‐х годах (см. главу седьмую), акцент сенатора на необходимости такого единения кажется почти пророческим.

За несколько месяцев до открытия окружного суда Скарятин уже жаловался прибывшему в Казань незадолго до этого Анатолию Кони, первому прокурору суда, что новые юристы не проявляют к нему должного уважения. Министр юстиции лично предупредил Кони, который впоследствии стал одним из самых известных юристов империи, что ему будет очень трудно со Скарятиным: «Ему новый суд будет поперек горла»532. Действительно, Кони обнаружил, что губернатор возмущен тем, что новые юристы стоят выше него и «его» полиции: «И я для господина прокурора трудился? — недоверчиво спросил он. — Какой же я после этого начальник губернии?»533 Летом 1870 года он сообщил молодому Кони, что после года работы временной судебной палаты он готов уйти в отставку. И он сам, и местная администрация уже устали от новых независимых юристов, которые отказывались выполнять их приказы, вместо этого выдвигая свои собственные требования.

Хотя губернатор и передумал подавать в отставку, он был единственным неюристом, принявшим участие в праздничном обеде после церемонии открытия суда в ноябре 1870 года. Как оказалось, юристам пришлось платить за обед из своего кармана, поскольку местная элита не стала оплачивать расходы:

Обед этот устроен был членами судебного ведомства на собственный счет. Городское сообщество, столь тароватое в других случаях, на этот раз не заблагорассудило почтить обедом открытие новых судов534.

Мемуары А. Ф. Кони подтверждают, что казанское общество тяжело воспринимало рвение и увлеченность тех, кто работал в новых судах. Несколько человек выразили ему свое удивление, когда увидели, что в кабинетах здания суда после полуночи горит свет: «Им было неведомо и непонятно то восторженное настроение, с которым молодые судебные деятели приступали к святому делу реформы»535.