До конца жизни Кингсли Бруствер не сможет забыть развернувшейся перед ним картины. Эти несколько страшных минут навсегда засели в его памяти с поразительной четкостью и привкусом неверия. Он помнил бледное лицо Тонкс, когда ее отшвырнуло назад, словно тряпичную куклу, и она безвольно упала и осталась лежать неподвижно. Он помнил выражение абсолютного ужаса на лице Римуса, когда дементор отпустил его, и на его коже виднелись красные пятна, оставшиеся после кошмарного поцелуя; свернувшись в клубок, дрожа и рыдая, он царапал пальцами голову, будто бы когтями, и явно не замечал ничего вокруг. Он помнил, как закричала от страха Гермиона Грейнджер, а затем зажала рот ладонями; он помнил, как глаза Рона Уизли наполнились ужасом, а Гарри Поттер взирал на происходящее с неверием и яростью. Он помнил, как Грозный Глаз зарычал от бессильного гнева.
И он помнил дементора – это зрелище не так-то просто будет забыть.
Какое-то мгновение он стоял на месте, глядя на свою содрогающуюся жертву без каких-либо эмоций, что вполне характерно для его вида. А затем он начал дрожать – сначала едва заметно, но все сильнее с каждой проходящей секундой.
Кингсли заметил, когда дрожь усилилась, распространяясь от сокрытой под капюшоном головы вниз, на грудь и конечности, заставляя колыхаться длинную мантию. Отвратительно выглядящие пальцы существа сжимались и разжимались, словно бы оно пыталось царапать воздух. Дементор покачнулся и как будто споткнулся, а затем согнулся пополам, прижимая руки к груди; его ужасный рот открывался и закрывался в беззвучном крике. Его кожа пошла странной рябью, и из нее повалил фиолетовый дым.
В следующее мгновение дементор распался.
Его пальцы сжались, затем вдруг отделились от рук и серовато-фиолетовыми фрагментами попадали на пол. Из складок мантии вырвались облачка пыли, все тело содрогнулось, безглазое лицо обратилось к потолку и снова, казалось, издало беззвучный вопль. И вот уже дементор, дергаясь и извиваясь, словно бы сложился сам в себя и рассыпался в пыль.
Только мантия осталась лежать кучей на полу, и пыль потихоньку оседала вниз.
Некоторое время Кингсли потрясенно таращился на то, что осталось от дементора; его разум не в состоянии был осознать случившееся. Что, во имя Мерлина, только что…
- Кингсли, профессор Грюм! – взволнованно позвала Гермиона, привлекая его внимание. – Тонкс не приходит в себя, и она едва дышит! Помогите мне, пожалуйста! – Теперь в ее голосе звучало отчаяние. – Я не знаю, что делать!
Кингсли резко повернул голову в сторону девушки, сидящей на коленях возле Тонкс. В три широких шага он оказался рядом.
Глядя на распростертую и бесчувственную Тонкс, он на мгновение вспомнил отдел Тайн. Опустившись на колени, он проверил ее пульс и, к счастью, обнаружил его – слабую пульсацию под его пальцами. Ее грудь едва заметно вздымалась и опадала; лицо было бледное, а глаза – закрыты.
Голос Гермионы снова вклинился в его мысли.
- … попробовала Энервате, но она даже не моргнула! Профессор Люпин говорил, что использование заклинания Империус на оборотне может быть летально, но она все равно… ох! – Глаза Гермионы расширились от ужаса. – Профессор Люпин! Тот дементор, он…
- Осторожно!
Кингсли услышал страшный, отдающийся эхом рык, но, даже уже разворачиваясь с палочкой наизготовку, знал, что делает это слишком медленно. Пальцы, оканчивающиеся когтями, вцепились в его лицо, и он обнаружил, что смотрит в горящие золотом глаза склонившейся над ним фигуры…
- Остолбеней!
Заклинание поразило его неудачливого нападающего подобно физическому удару, и он отлетел назад и ударился о стену с тошнотворным хрустом. Он осел на пол и больше не поднялся.
Со все еще поднятой палочкой Ребекка Голдштейн вышла из дверного проема, где укрывалась во время боя. Она смотрела на только что поверженную ею фигуру со смесью жалости, удовлетворения и отвращения.
Какое-то мгновение Кингсли не мог вздохнуть. Откуда, черт возьми, взялся…
Нет. О нет. Это не мог быть…
С упавшим сердцем он проследил за взглядом Ребекки и с облегчением выдохнул.
Дольф Греймур, граф Адольф Минган-Мориц, пожиратель смерти и специалист по заклинанию Империус лежал неподвижно и тихо, его золотые глаза были закрыты, а человеческая душа потеряна безвозвратно. Теперь волк безраздельно владел этим телом.
- Следи, чтобы ей было удобно. Если станет хуже, позови меня, - велел Кингсли. Ободряюще, как он надеялся, похлопав Гермиону по плечу, он встал и подошел к стоящей неподвижно бледной Ребекке Голдштейн. Когда он приблизился к ней, она посмотрела на него; ее подбородок слегка дрожал.