Строения, возведенные на полях партийных съездов в Нюрнберге, руководство рейха планировало превратить в памятники эпохи, которые должны были войти в историю. Как уже говорилось выше, понятия о «вечности» строений дополняющих идею «новой государственности» – «тысячелетней империи». Гитлер твердо придерживался представления о том, что «нашим обязательством и задачей является создание тысячелетней архитектуры, подобающей тысячелетнему народу с тысячелетним историческим и культурным прошлым». Архитектура рейха должна была быть устремлена на века в будущее. Согласно принципам национал-социалистической пропаганды немецкая архитектура должна была производить должное впечатление, даже если бы она перестала быть практически применимой. В данном случае речь шла об «эстетике руин». Предполагалось, что в силу каких-то неблагоприятных обстоятельств здания Третьего рейха все-таки могли быть рано или поздно разрушены. На закладке так и никогда не достроенного в Нюрнберге «зала конгрессов» Гитлер произнес речь, в которой придавал новым строениям фактически мистическое значение: «Если когда-то наше движение будет вынуждено замолчать, то эти свидетели будут говорить даже тысячелетия спустя. В почтительном удивлении люди, прогуливающиеся посреди дубовых рощ, будут любоваться этими первыми строениями-великанами Третьего рейха». Альберт Шпеер стал задумываться над теорией эстетической «ценности руин» приблизительно в 1938 году. На тот момент для него это была скорее игра мысли, нежели разработка какой-то культурной теоремы. Но в любом случае главный архитектор рейха стал размышлять над тем, чтобы даже столетия спустя, когда здания Германии придут в запустение, они были свидетельствами прошлого величия Третьего рейха. В этой связи он пришел к мысли, что определенная патетика должна была быть изначально присуща большинству партийных зданий и сооружений Третьего рейха. Применение данной концепции «делало возможным, чтобы здания, которые сотни и тысячи лет, даже находясь в запустении и упадке, были подобны римским руинам». Не только здания, но и их руины должны были свидетельствовать о величии «тысячелетнего» Третьего рейха, подобно тому как римские развалины были памятниками, говорящими о прошлом блеске Римской империи. Монументальные здания должны были не просто служить делу укрепления национал-социалистического режима, а изначально планировались как сооружения, которые должны были не просто пережить Гитлера и его наследников, но и способствовать складыванию исторического мифа о «фюрере». Однако в руины эти здания превратились через несколько лет, а не спустя века или тысячелетия. И свидетельствовали они отнюдь не о величии национал-социалистической Германии.
Специфичность национал-социалистической архитектуры заключалась в том, что, с одной стороны, она была предназначена для строго унифицированного общества, а с другой – здания должны были быть «неповторимыми в их единообразии». Выход из данной ситуации был найден в придании наиболее важным зданиям «величественности». Здесь отчетливо прослеживается интерес к сверхмасштабным размерам. Не случайно в национал-социалистической прессе в отношении архитектуры, как правило, применялись такие определения, как «колоссальная», «мощная», «вечная», «исполинская». Целью архитектурных усилий было создание одного, вневременного символа господства. Государственная и партийная архитектура превратилась в средство управления общественными процессами, так как она приучала к авторитарным отношениям, выполняла дисциплинирующую функцию. Кроме того, строения НСДАП должны были выполнять задачу по сплочению «народного сообщества», прежде всего апеллируя к «оскорбленной некогда национальной гордости». Архитектура должна была давать немцам «гордое чувство сплоченности», чтобы «стала очевидна смехотворность прочих земных понятий по сравнению с этими титаническими свидетелями нашего народного сообщества».