Имперский маг

Рамка в руках Даны работала идеально. Девушка молча выслушивала описание вещи или название металла, шла, куда указывал длинный клюв согнутой под прямым углом проволоки, и, небрежно поворошив ногой неглубокий снег, подбирала искомый предмет. Штернбергу большую часть времени оставалось только шататься вокруг без дела. Господи, до чего же всётаки талантлива. Курсантка не глядя совала ему в руку очередную вещь, так равнодушно, будто клала её на конвейер, и, получив следующее описание, уходила. Караульный, проходя вдоль стены, глазел на них с любопытством. Штернберг посмотрел на узкую, отрешённую, такую презрительную спину девушки, остановившейся под яблоней, широко ухмыльнулся караульному, слепил большой снежок и швырнул в самую верхушку дерева. Верхние ветки дрогнули, сбрасывая свой груз на нижние, а с тех весь снег каскадом осыпался на землю, на мгновение скрыв белой мглой стоявшую под деревом курсантку. Караульный одобрительно осклабился. Девушка тихо пошла назад, тупо глядя себе под ноги, даже не отряхиваясь, и протянула Штернбергу мокрую руку со свисающей с пальцев золотой цепочкой. Нападавший ей за воротник снег быстро таял, оседая крупными каплями на сбившемся платке и нежной бледной шее. В её показном равнодушии ощущался мрачный вызов.

Штернберг снова опустился перед ней на корточки — так он мог видеть её склонённое лицо.

— Вы что же, на меня обиделись? Вы на меня сердитесь?.. Курсантка молча смотрела прямо перед собой. Штернберг ожидал от неё какой-нибудь короткой, но наглой реплики — внезапные проблески нахальства посреди серой хмурости, он заметил, были ей вообще свойственны, — но она ничего не сказала. Половину состояния отдал бы, только чтоб прочесть сейчас её мысли.

— Простите меня, это была действительно глупая выходка, — произнёс Штернберг своим бархатным голосом, на своём отвратительно-эталонном хохдойче, и принялся перчаткой легко счищать снег с узеньких плеч. Она брезгливо отстранилась, по-прежнему протягивая ему руку с находкой. Штернберг взял цепочку, но тут же ссыпал обратно. Змеящаяся нить из золотых звеньев уютно улеглась в ладони девушки.

— А хотите, я вам это подарю? — вполголоса спросил Штернберг. Девица зло швырнула цепочку ему под ноги и сразу испугалась содеянного: вздёрнула руки, ожидая замаха, удара. За подобное любой лагерный офицер избил бы её до полусмерти. Штернберг с едва слышным смешком поднял украшение.

— Не бойтесь, Дана, я не обладаю великосветскими манерами оберштурмфюрера Ланге. У вас полно снега за воротником. Вытряхните его, не то меня сгложет чувство вины, если вы простудитесь.

Девушка, отвернувшись, пробормотала что-то, кажется, по-русски — одно слово стеклянно-круглое, другое колючее. Русского Штернберг не знал. О значении этих двух слов он потом справился у доктора Киршнера, неплохо по-русски говорившего. Как бы девица ни восхищалась его красивым почерком и психометрическими гостинцами, сам Штернберг оставался для неё тем же, что и тогда, в начале, в камере для допросов. Впрочем, он именно это и есть, кто бы спорил. Гладкая сволочь.

На следующий день строптивая питомица повергла его в полнейшее изумление. Она подошла после общей лекции, уставилась на него, задрав голову, зелёными глазищами и неловко спросила глуховатым своим голоском:

— Доктор Штернберг, а вы ещё поведёте меня в тот парк с деревьями?

Небывалое дело: она сама к нему обратилась, она совсем открыто смотрела на него и ждала ответа. Он удивился, он, что уж скрывать, умилился. «Парк с деревьями». Ещё бы, откуда взяться деревьям на дрожащих от перекличек перронах, в душных вагонах-телятниках, в гиблой пустыне концлагеря, в лязгающем железном аду завода? Наконец, в каменном мешке монастырского двора, где позволено гулять курсантам-заключённым?.. Конечно, поведу. Разумеется, поведу, отчего нет. И с тех пор вечерние визиты сменились вечерними прогулками, во время которых Штернберг учил курсантку приёмам биолокации. Но если проволочная рамка в руках девушки была безотказным индикатором, позволяющим отыскивать всё что угодно, то с маятником дело пошло гораздо хуже: от неустойчивых рук дрожала нить, медная гирька ходила ходуном, и девица только злилась, отчего маятник принимался панически метаться кругами. Однако она уже не взъерошивалась, когда он поправлял её руки, глядела на него чуть настороженно и задумчиво, и Штернберг вновь и вновь уверялся: корректировка всё же сработала. Караульные привыкли к регулярным появлениям офицера и курсантки и уже не обращали на их загадочные занятия никакого внимания.