Имплантация

Она использовала свой фавор совершенно бескорыстным образом, ничего не просила для себя, ходатайствовала лишь за своих друзей-ученых [Op. cit., 71].

Cеть контактов г-жи Корню была исключительно широка: она охватывала Францию, Италию, Германию, Англию и Швейцарию. К числу собеседников и корреспондентов г-жи Корню принадлежали особы из королевских домов, политики, дипломаты, ученые и люди искусства. Представление о г-же Корню как о собеседнице дают записи ее бесед, сохранившиеся в документе большой исторической ценности – дневниках английского экономиста Нассау Вильяма Сениора [Senior 1878], [Senior 1880]. Что касается связей с французским ученым миром, то здесь опорным пунктом г-жи Корню стала Академия надписей и изящной словесности:

Она не стремилась блистать на придворных балах; у нее не было ложи в Опере; но она была единственной женщиной, получившей разрешение присутствовать на заседаниях Академии надписей и изящной словесности, и она пользовалась этим разрешением регулярно. Как рассказывал мне г-н Пенгар [Антониус Пенгар – пристав Французского Института в 1830–1859 годах. – С. К.], она садилась на маленькую банкетку справа от стола заседаний, а все академики подходили к ней и толпились вокруг нее, глухие к звону председательского колокольчика, возвещавшего о начале заседания [Reinach 1905, 60].

По утверждению Эрнеста Дежардена, г-жа Корню «даже писала отчеты о заседаниях Академии надписей и изящной словесности для одного немецкого журнала» [Desjardins 1887, XIV]. По словам Ренана,

основательная образованность и собственные многолетние изыскания г-жи Корню сделали из нее ученого в буквальном смысле слова. Она любила участвовать в ученой беседе и, начиная с 1856 года, вряд ли пропустила хотя бы одно заседание Академии надписей и изящной словесности. Мы относились к ней как к собрату; мы разговаривали с ней о лакунах, существующих в наших штудиях, о массе важнейших задач, подлежащих решению, о массе реформ, подлежащих осуществлению [Renan 1958, 1119].

Однако Гортензия Корню была убежденной республиканкой и после декабрьского переворота 1851 года (сопровождавшегося, как известно, расстрелами) прервала с Луи-Наполеоном всякие отношения. Как сообщает Соломон Рейнак,

когда принц-президент [так именовали Луи-Наполеона до того, как он был провозглашен императором. – С. К.] заехал навестить ее после совершенного им преступления, она громко прокричала сверху лестницы – так, чтобы он ее расслышал, – что не желает принимать убийц в своем доме [Reinach 1905, 58–59].