Имплантация

Итак, Дюрюи был парвеню, не вросшим в систему клиентельных связей, пронизывавших и университетский, и политический истеблишмент; своим возвышением Дюрюи был обязан императору и только ему. Он был свободен от обязательств перед истеблишментом. При этом он был не юристом, не бюрократом, не литератором (хотя и написал много книг, он не был homme de lettres): он был рядовым лицейским профессором, изнутри знавшим среднюю школу и не успевшим отдалиться от нее в ходе карьерного роста. Политические взгляды Дюрюи располагали его к осуществлению либеральных идеалов в рамках режима личной власти. Наконец, – и это, вероятно, самое главное, – основополагающим для личности Дюрюи психологическим сценарием был упорный труд в условиях наименьшего благоприятствования: сам Дюрюи любил называть себя «пахотным быком» [Lavisse 1895, 6]. Этот габитус оказался решающим для успеха министерской миссии Дюрюи – того относительного успеха, который только и был возможен при данной политической конъюнктуре. Мишле, у которого Дюрюи когда-то учился в Высшей нормальной школе и который в 1830‐х годах сам широко использовал к собственной выгоде «пахотные» способности своего студента[32], впоследствии описывал судьбу Дюрюи-министра с характерной для себя драматизацией, но по сути верно:

Один. Ни государство, ни страна [не поддерживают тебя]. Уйдешь – отдашь все церковникам. А останешься – обрекаешь себя на горькие сражения, на беспросветную скудость придушенного бюджета. Отсюда это мрачное, ожесточенное погружение в работу, в детали. Отсюда эти бесконечные усилия ради всех этих мелких реформ (Цит. по [Rohr 1967, 44]).

Действительно, в министерстве Дюрюи проявил себя как настоящий трудоголик. Его страсть к административной работе вызывала насмешки.

Мишле указал два главных условия, в которых протекала вся реформаторская деятельность Дюрюи. Оба условия были неблагоприятными. Первым была открытая война клерикалов с Дюрюи. Вторым – отсутствие понимания со стороны кабинета министров и парламента, выражавшееся в категорическом нежелании увеличивать расходы на образование. Имелось, правда, и третье условие, благоприятное, которого Мишле не указал. Этим единственным благоприятным фактором была поддержка императора. До тех пор, пока эта поддержка сохранялась, Дюрюи мог оставаться министром – но он должен был разворачивать свои реформаторские действия в чрезвычайно узком коридоре.

Первой задачей Дюрюи было формирование собственной команды в министерстве. Он оперся на тот единственный кадровый ресурс, которому мог изначально доверять, – на свою семью. На пост главы министерского кабинета Дюрюи назначил своего зятя Виктора Глашана, 37-летнего профессора риторики из лицея Людовика Великого (второго из двух самых престижных парижских лицеев). Глашан неизменно был при Дюрюи вторым лицом в министерстве. Через год Дюрюи передвинул Глашана на пост руководителя персонала, а на его прежнюю должность назначил своего старшего сына Анатоля, выпускника Сен-Сирской офицерской школы. В 1866 году второй сын Дюрюи, Альбер, только что окончивший Высшую нормальную школу, стал руководителем министерского секретариата. Еще одним доверенным лицом Дюрюи стал друг и однокашник Альбера по Высшей нормальной школе, в прошлом лицейский ученик самого Дюрюи, историк Эрнест Лависс. Для Дюрюи Лависс был фактически приемным сыном, одним из членов семьи. Эта опора на семью сыграла важнейшую роль в формировании вертикальной констелляции, о которой мы ведем речь: Альбер Дюрюи и Эрнест Лависс познакомили Виктора Дюрюи со своим однокурсником Габриэлем Моно, на которого Дюрюи станет опираться при создании Практической школы высших исследований. Тем самым молодое «научное лобби» историков и филологов получило прямой канал доступа к министру образования.