Во-первых, становится очевидно, что весь процесс институциональной активизации научной жизни во Франции в сфере историко-филологических наук в 1860‐х годах (создание новых кафедр и назначение новых профессоров в Коллеж де Франс, расширение числа археологических экспедиций, назначение министра-реформатора, создание принципиально нового учебного заведения – Практической школы высших исследований) представлял собой, если угодно, цепную реакцию, исходным толчком для которой послужило желание Наполеона III написать биографию Юлия Цезаря. Без этого исходного желания «там ничего бы не стояло». Леон Ренье был, по сути, прав, когда писал Моммзену о «мощном первотолчке, пробудившем к жизни все эти усилия». Современный исследователь формулирует ту же самую мысль в несколько иных выражениях:
Квазидинастические интересы тогдашнего главы государства, который стремился предстать наследником большой политической «системы» (выходившей к тому же за национальные границы и предполагавшей взгляд на Европу и на нации, ее составляющие, как на единое целое), постепенно вывели его за рамки личных, хотя и официозных разысканий и заставили принимать официальные научные и университетские решения, которые, войдя в резонанс с интеллектуальными революциями того времени, оказали мощное воздействие на будущее [Nicolet 2006, 173].
Во-вторых же, обнажилось основополагающее сходство карьерных траекторий трех основателей Четвертого отделения Практической школы – равно как и их теневой покровительницы г-жи Корню. Они были выскочками, парвеню, не прошедшими все ступени иерархической лестницы в системе образования. Своим финальным возвышением они были обязаны императору и только ему (если, конечно, не считать г-жи Корню). Они в значительной мере были свободны от обязательств перед университетским истеблишментом. При этом они не были склонны категорически навязывать своим подчиненным ту жесткую стратификацию, от которой им самим в конечном счете удалось ускользнуть. Это и стало важнейшим залогом создания научной институции принципиально нового типа. Но возникновение самого этого сообщества выскочек стало возможным, как представляется, благодаря двум субъективным условиям: одно из этих условий было
Необходимое условие состояло в том, что солидарность с выскочками была глубоко свойственна сознанию тогдашнего верховного правителя Франции. На эту фундаментальную психологическую особенность Наполеона III указала все та же г-жа Корню в одной из своих бесед с Сениором:
Его длительная исключенность из высшего общества своих соотечественников, а также, в большой мере, и из высшего общества чужестранцев, среди которых ему приходилось жить, навредила ему во многих отношениях. ‹…› она превратила его в своего рода parvenu или, как у вас говорят, tuft-hunter. Он смотрел на людей высшего ранга снизу вверх, со смесью восхищения, зависти и неприязни. Чем труднее ему было проникнуть в их общество, тем более сильную неприязнь к ним он испытывал и тем сильнее обхаживал их [Senior 1880, I, 209–210].