Имплантация

Те «другие», которые, согласно Ласерру, обвиняют Сорбонну в «злоупотреблении эрудицией», – это, очевидно, Агафон, т. е. Массис и Тард. «Злоупотребление эрудицией, комментариями, глоссами и специальными проблемами уже приносит свои плоды», – читаем мы в авторском предисловии к «Духу новой Сорбонны» [Agathon 1911, 17]. Ценностные установки Массиса и Тарда отличаются от установок Ласерра и Маранса довольно заметно. Ласерр и Маранс – сторонники «Action française», то есть роялисты, антисемиты, поклонники классицизма и заклятые враги романтизма. Что касается Массиса и Тарда, то Массис, будучи националистом, далек от политического радикализма Морраса, а Тард и вовсе является либеральным республиканцем. В эстетическом отношении они романтики-иррационалисты; литература их интересует гораздо больше, чем история[57]. Поэтому вопрос об эрудиции они решают гораздо радикальнее, чем Ласерр и уж тем более чем Маранс: по мнению Агафона, эрудиции в Сорбонне должно быть отведено чрезвычайно ограниченное место. Во-первых, уверенно заявляют Массис и Тард, «роль Сорбонны состоит в том, чтобы готовить преподавателей, воспитателей юношества, а не эрудитов» [Op. cit., 14–15]. Во-вторых же и в-главных, научный подход к cловесности и к истории является специфически немецким подходом: он не согласуется с «гением французской расы», и это «глубинное несогласие между темпераментами и методами» ведет к интеллектуальной деградации молодежи и к упадку образования в целом [Op. cit., 16–17]. Самым ярким внешним проявлением этого злоупотребления эрудицией и этого интеллектуального упадка является в глазах Массиса и Тарда «картотечная мания» – «la manie des fiches»:

Всякое изыскание начинается с составления картотеки, и в Сорбонне вас оценивают именно по числу ваших карточек [Op. cit., 38].

Эти «научные» труды вдобавок лишены всякой композиции. По удачному выражению одного школьного преподавателя, соискатель довольствуется тем, что «опорожняет свой ящик с карточками в свою книгу» [Op. cit., 56] (выделено авторами).

Оригинальность, воображение, изобретательность – все эти качества теперь презираемы. Ценность имеют только карточки – именно потому, что карточки безличны, что они в буквальном смысле лишены разума [Op. cit., 78].

Если классическое образование воспитывало в юношах вкус к сознательному усилию и к умственной сосредоточенности, то культ карточек воспитывает интеллектуальную пассивность и расслабленность:

Расположиться в библиотеке, марать чернилами кусочки бумаги, выкладывать карточки в растущую стопку – какая легкая, cладко-дремотная задача! Выполняя ее, можно даже, кажется, думать о чем-то своем, а не об изучаемом вопросе (Op. cit., 151).

Фигура ученого-гуманитария, фетишизирующего свою картотеку, поражала воображение французских литераторов этого времени: Массис и Тард ссылаются на «Остров пингвинов» Анатоля Франса (1908), где изображен великий искусствовед Фульгенций Тапир, нашедший свою смерть под лавиной обрушившихся на него карточек [Op. cit., 38], а Шарль Пеги в тексте 1906 года, озаглавленном «Брюнетьер», писал о социологах-дюркгеймианцах:

Они безмерно счастливы, они безмерно превосходят нас, грешных. Пока мы, несчастные слабые люди, растрачиваемся, теряемся в наших нескончаемых изысканиях, в наших тяжеловесных кропотливых геодезических работах, социологу достаточно скопить в старых сигаретных коробках огромные пачки карточек, чтобы держать в своих худых руках тайну всего человечества (Péguy 1987–1992. Т. 2, 639).