Импровиз. Магия менестреля

На второй картине сияли ослепительной белизной остроконечные вершины Карросских гор. Почему именно этих? Трудно сказать… Ланс никогда не забирался так далеко на север, но зато слышал множество историй и от путешественников, и от местных жителей, выбравшихся в Аркайл на торги, и от откровенных лжецов. Из них он почерпнул много разных историй о Карроссских горах — от правдоподобных до откровенных выдумок. При этом многим из них он и верил и не верил. Звучали-то они вполне убедительно, но представить нечто подобное воображение отказывалось. Например, что снег на вершинах гор не тает никогда — ни летом, ни зимой. Или о зверях, которые обитают в горах — огромных чёрных медведях, клыкастом коте размером со взрослого волка, птицах, способных поднять в когтях взрослого мужчину… Ну, предположим, грифы и стервятники, гнездившиеся на скальных уступах южных гор, достигали в размахе крыльев пяти-шести локтей, но поднять человека они не смогли бы. Просто потому, что имели короткие и тупые когти, не то что у степного орла или ястреба.

Что из услышанного правда, а что — вымысел, Ланс не знал. Но с первого же взгляда на полотно понял — перед ним горы Карроса. Острые, устремлённые в пронзительно-синее небо пики, искрящийся снег на склонах, редкие проплешины бурых и серых скал там, где ветер не даёт снежинкам удержаться достаточно долго, иссиня-чёрный ельник у подножий. От опушки к перевалу тянулась цепочка следов — два человека шагали, проваливаясь по колено и с трудом высвобождая ноги, об этом с лёгкостью мог догадаться даже не следопыт. Их меленькие фигурки виднелись в отдалении. Одна повыше, другая пониже. Мужчина и женщина. Менестрелю показалось, что он видит на непокрытой голове мужчины стянутые в «хвост» волосы. Но, вполне возможно, он принял за них слегка неудачный мазок. А на переднем плане картины стоял, опустив лобастую голову, чёрный медведь. Он нюхал следы, оставленные парой путников. Маленькие глазки горели алчностью и злобной радостью. Становилось ясным, что люди забрели сюда на свою беду. О том, чтобы кто-то спасся от гигантского хищника, прозываемого ужасом Карросских гор, альт Грегор не слышал.

Тряхнув головой, Ланс перевёл взгляд на третью картину. На ней художник запечатлел с высоты птичьего полёта сражающийся с врагом форт. Враги атаковали со всех сторон. Аркебузиры в мундирах с полосатыми рукавами, пикинеры в шлемах-морионах[1], спешенный рейтары в блестящих кирасах и остроконечных налокотниках, просто толпа вооружённых кто во что горазд людей — по цветным платкам, повязанным на головы, менестрель сделал вывод, что это сошедшая на берег абордажная команда. Они карабкались на куртину[2] и подступали к стенам крепости. Форт огрызался из пушек и аркебуз. Равелины[3] и редюит[4] окутались дымом. Но, несмотря на сопротивление, враг наседал. В крепостном дворе разрывались ядра, начинённые порохом. Другие, били в стены, превращая каменную кладку в щебень. К своему удивлению, Ланс, как ни старался, не смог разглядеть защитников укрепления. Ну, хоть чем-то, кроме стрельбы обороняющиеся должны были выжать своё присутствие? Высунуть голову или руку из-за зубца, выглянуть в брешь или амбразуру… Но нет. Никого. Даже знамён и штандартов на стенах он не обнаружил. Загадка. Или защитники форта невидимы, или художник не успел их дорисовать, или что-то хотел этим сказать, натолкнуть того, что будет смотреть на полотно, на определённую мысль?

Ну, уж нет… Образ творца, старающегося подвигнуть людей на размышления, совершенно не вязался с наглым и самоуверенным юношей, к тому же нарушившим все мыслимые и немыслимые дуэльные кодексы двенадцати держав. Не философ он и не мыслитель. Просто-напросто задира и грубиян, испугавшийся впоследствии на свою никчёмную жизнь. Но картины… Глаза Ланса невольно возвратились к первой, с кораблекрушением…

— Ак-Карр написал совсем мало картин, — негромко проговорил пран Нор-Лисс. — Кроме этих трёх известны, по-моему, пять или шесть. Все они хранятся в родовом замке Дома Жемчужного Нарвала. Эти три он подарил дочерям его величества. Не могу казать, что король был в восторге от подарка.

— Почему?

— Его величество полагал и полагает, что принцессам не следует смотреть на подобного рода изображения.

— А что в них такого? И, в конце концов, почему вешать на стену во дворце можно, а показывать принцессам нельзя?

— На стену их повесили уже после того, как их высочества видели подарки. А почему нельзя было им показывать, спросите чего полегче, пран Ланс. У вас нет взрослой дочери?

— У меня вообще нет детей. Ну, по крайней мере, я не знаю, что кто-то выносил и родил ребёнка от меня.

— В этом мы похожи. И именно поэтому мы не можем знать, какие побуждения движут отцами, пытающимися укрыть своих дочерей от жестокости внешнего мира.

— Не вижу особой жестокости в этих картинах.

— Ну, как же, пран Ланс… Ведь все изображённые на них люди вот-вот умрут.

— Все люди когда-либо умрут.