Импровиз. Надежда менестреля

Матросы столпились у квартердека, где вход на трап закрывали могучими плечами Пунг и Вонг. Именно поэтому ни один из них и не поджидал Ланса за дверью каюты, как раньше. Вверху стояли Эльшер и Махтун. Оба со шпагами на поясах. Рядом с ними — два-три матроса. Очевидно, доверенные люди. У одного в руках — аркебуза с дымящимся фитилём. Айа-багаанцы, собравшиеся ниже квартердека, шумели, кричали и ругались. У многих Ланс заметил оружие. Кортики, кривые кинжалы, которые были в ходу на островах, багры, абордажные тесаки.

Толпа бушевала, вызывая в памяти смутные картины голодного бунта, свидетелем которому Ланс однажды стал в южной провинции Унсалы. Или не голодного, а вызванного протестом против излишней пошлины на границе? Кажется, да. Так и было. Возмущались купцы и даже пошли к замку ближайшего барона, который как раз и превысил полномочия, как выяснилось позже. Но залп из полутора десятков аркебуз поверх голов — барон оказался на удивление человеколюбивым — быстро усмирил неистовый порыв бунтарей. И ничего удивительного. Торговцы они всегда просчитывают выгоду, хоть немного, но наперёд. Моряки — совсем другое дело. Они кидаются в любое приключение, как в омут, с головой и не прикидывают путей для достойного отступления. Их пьяных драк «команда на команду» менестрель тоже насмотрелся достаточно, поэтому сразу сообразил — без пары-тройки трупов дело по-любому не обойдётся.

Прислушался к словам матросов.

Они говорили между собой на айа-багаанском наречии, которое сильно отличалось от всеобщего. Сильнее даже, чем говор браккарцев. Пожалуй, более непонятно изъяснялись разве что в Тер-Веризе. Или на Голлоане, если верить путешественникам, но там Ланс не бывал, а привык доверять только собственным впечатлениям. Поэтому самым трудным для себя языком он продолжал считать айа-багаанский — гортанный, слегка шепелявый, богатый на многословесные цветистости. Конечно, он выучил его, прожив несколько месяцев на островах. Не так, чтобы досконально, но изъясняться мог достаточно свободно и обычно, шагая сквозь толпу, улавливал смысл окружающей болтовни. Айа-багаанцы между собой говорили очень быстро, загромождая суть небывалым количеством украшений, типа, «фонтан красноречия, изливающийся из родника мудрости» или «жемчужина благоразумия, таящаяся в раковине разума». Понимать всё менестрель мог лишь тогда, когда они замедляли полёт мысли или переходили на всеобщий, которые не вмещал их тягу раскрасить всё вокруг и опутать золочёной мишурой, как не может деревенский пруд принять в себя всю воду протекающей мимо реки.

Именно поэтому он и сейчас, прислушиваясь к нестройному гомону, понимал с пятого на десятое, хотя и думал, что за время путешествия на «Бархатной розе» восстановил словарный запас и привык к произношению южан.

Вычленить из криков и осознать удалось следующее. Фелука потеряла управление. Сильное течение несёт их на скалы. Ветром и волнами сорваны все шлюпки. Капитан не позволяет разбирать судно, чтобы наделать плотиков, а команда, мягко говоря, не одобряет его решимость, надеясь спастись поодиночке или по несколько человек.

Одна новость веселее другой.

Опыт мореходного дела позволял Лансу взвесить все «за» и «против», как одного, так и второго решения. Увлекаемое сильным течением судно может разбиться на скалах, но может и не развалиться, засев на каменных клыках. Такие случаи известны. Если так, то есть надежда спасись всем. Ну, кроме некоторых, особо невезучих, которые могут быть сброшены за борт от удара или покалечены при столкновении. Но, с другой стороны, фелука может разломиться и уйти на дно с такой скоростью, что записной пьяница не успеет опрокинуть кубок вина. Тогда погибнуть все. Но кроме редких счастливчиков, которых не утянет на глубину. Если же попытаться спастись на плотиках и обломках рангоута, то тоже вероятны разные исходы. Во-первых, сильное течение, увлекающее корабль, точно так же потащит и лодку, и плот и кусок мачты. А там как Вседержитель и святой Лорен Мореход пожелают. Может ударить с размаху о прибрежных обрыв, может затащить под завал из валунов, может выбросить на галечниковую отмель или мягко прибить к песчаной косе. Если кратко подвести итог, то надежды на спасение во всех случаях примерно одинаковы, и, на взгляд менестреля, никогда не относившего себя к везунчикам, призрачны.

Меж тем, страсти накалялись. Айа-багаанцы говорили всё громче, переходя на истеричный крик, что, впрочем, не удивительно для южных народов, отличавшихся горячностью и суетливостью. Размахивали отточенными железками с риском выколоть глаз стоящему рядом товарищу. Били себя кулаками в грудь, распаляясь всё сильнее и сильнее. Их гортанную скороговорку становилось всё труднее понять. Разве что отдельные слова. Они часто упоминали какого-то святого… Но вот какого? Не разобрать.