Импульсивный роман

Эвангелина остановилась в своем бесцельном хождении. А не намекнуть ли отцу, чтобы они все уехали?.. А? Сначала она ужаснулась пришедшему ей в голову, но потом привыкла к новой мысли. И фыркнула на себя. Уезжать надо ей! Неужели она останется здесь и будет работать в доме сироток? Она же не выносит маленьких детей. А еще чужих, сопливых, чумазых, больных! У Фиры на побегушках! Уговори, уговори уехать своих! А ты, безмозглое существо, останешься здесь навсегда!

Эвангелина остановилась перед трюмо. Идиотский наряд. Кофту эту надо подарить Фирке и тем завоевать ее навеки. Может быть, поговорить с Машиным? И отпросить, отвоевать полдома для своих или магазин? А самой уехать. Вот как надо сделать.

Каким образом она это все сделает, Эвангелина не знала. Да и пришло ей это в голову только сейчас, когда она смотрелась в трюмо и трюмо лукаво это решение подсказало. Красавица, ангел, богиня. Эвангелина стала приплясывать перед трюмо… быть богатой, знатной дамой… Немножко приплясывать. Многого еще стеснялась. Кого? Времени, наверное. По-видимому, строгого. И — несмотря на забавы — Эвангелине становилось все скучнее. Томил пустой дом вне жизни, сереющий за окном день, унылый мороз, редкое поскрипывание шагов. Городок замер. Эвангелина подскакивала к окну, заслышав снежный поскрип, ждала, не к ней ли. Но никто к ней не шел. Чаще всего она видела сегодняшнего солдата, которого, оказалось, узнала и который несколько раз прошел мимо ее дома. У окна ей становилось совсем тоскливо, потому что за день она увидела солдата, взвод рабочих со спичечной фабрики да какую-то женщину, закутанную в шаль. Сначала ей показалось, что это тетя Аннета, но потом она поняла, что ошиблась, тетя Аннета вошла бы к ней. А она, кажется, уже была бы рада и тете Аннете.

Снова стало смеркаться, как вчера и позавчера. Эвангелина подумала, что вот так пойдут и пройдут ее дни: утро — вечер, утро — вечер. Конечно, и раньше было так, но в суматохе семьи, проказах с Томасой и всем тем, что было ее жизнью, она не отмечала, как метроном, наступление дня, вечера, ночи. Вот так и станет Эва сидеть в одиночестве, пока не придет Фира и не приведет своих сироток, и станет Эвангелина учить этих сироток (все-таки, может быть, ее сделают учительницей?) чистописанию и арифметике и Закону Божьему. Или будут какие-нибудь новые науки? В которых она не будет разбираться, и тогда уж точно ее отправят на кухню, потому что она умеет и пирожки печь, и рогалики, и даже чудо кулинарии — торт «Наполеон». Она станет здесь кондитером. Вспомнит Фирка тогда ее деда, кофейню, булочную…

Эвангелина представила себя у плиты, распаренную, в белом фартуке, с липкими от кремов пальцами, и сироток в серых камзольчиках с пелеринками, которые уплетают ее пирожные с заварным кремом и «плавающие острова». Она засмеялась, потому что кто же верит в такую судьбу при красоте и в семнадцать лет.

Эвангелина почувствовала вдруг, что проголодалась. У нее же есть бумага, как сказала Фира, в столовую! Надо быстро собраться, время клонилось к вечеру, — а она думает невесть о чем, а о столовой вспомнила только теперь. Что это такое — столовая? Может быть, не только ей дали бумаги. А может, это вообще пансион, как в Альпах, о которых рассказывала тетя Аннета. Она рассказывала, что в пансионе сидят за одним столом все, и дамы из общества, и студенты, и рабочие. И всем весело, интересно и приятно. Может быть, из гимназии сделали такой пансион?

Эвангелина была почти уверена, что это так, тем более что слово У-КОМ ей ничего не говорило, да она его и не поняла и забыла.