Импульсивный роман

Но вот идти в пансион Эвангелине было не в чем. Форменное платье она изрезала, а остальное мамочка взяла с собой, зная, что дочь придет утром (где оно, это утро, ушло два дня назад!). Тогда она вспомнила про мамочкины сундуки на чердаке. Может быть, там что-нибудь она найдет? И Эвангелина побежала на чердак. Копаясь в сундуке, выбрасывая из него и шкатулки, и дедов вицмундир в специально сшитом для хранения мешке, Эвангелина наткнулась на венчальный бабушкин наряд, который заставил ее забыть и голод и пансион. На венчальном платье были и рюши, и небольшие фижмочки в виде турнюра, и бисером шитая накидка. А какой была фата с венцом! Фата, которой можно было укрыться всей, и от докучных взглядов, и от жениха самого. Плотная, шелковистая, с густым запутанным цветочным рисунком (не зря мамочка не давала им лазить на чердак! Они бы с Томасой давно фату примерили и разорили!). Только фата была желтой. От времени, поняла Эвангелина, и от того фата стала казаться еще более ценной. Прижав фату, как что-то живое, к груди, Эвангелина продолжала рыться в сундуке, отбрасывая кучу ненужного хлама: дедовы сапоги, сутаж, намотанный на картон, старое белье. Она докопалась до дна, покрытого плотной бумагой. Эвангелину охватил азарт находок, и она подняла бумагу. Конечно! На железном дне сундука лежало что-то, завернутое в тряпочку. У Эвангелины даже руки задрожали, когда она вывернула из остатков мамочкиной ночной рубашки веер. Он лежал на ее ладони скромно, тускло поблескивая. Тонкий рисунок на кости кистью нельзя было рассмотреть, и Эвангелина раскрыла веер. Ах, как он раскрылся и стал завлекать ее. Как заиграли тоненькие картинки на его пластинках. И кольцо скрепляло матовое, она подумала — серебряное, а на самом деле платиновое. А на кольце еще тонкая крученая вервь, которая в старые времена звалась — снурок. Эвангелина уже голода не чувствовала, так завлекли ее находки. Любопытство заняло ее мозг, и ей стало хорошо, не скучно. Но сам по себе чердак ей не нравился, хотя и вспоминала она вчерашнюю ночь, когда ходил по чердаку человек и потом дотронулся до ее волос.

А если бы она пошла с ним и раскрыла перед ним сундук и вытащила все богатства — фату, наряд, веер? Что бы он сказал? Тут она себя остановила. Что бы сказал? Ничего бы не сказал этот человек со ртом клоуна и глазами куклы. Он не то что на платье или фату, на нее-то не смотрел. Эвангелина резко встала с колен и ударилась о балки потолка. А все-таки он погладил ее по голове. Провел рукой по ее волосам, непокорным и мягким, как хитрое живое существо. Готовое всегда вырваться. Из прически, из-под шапочки. Не то что волосы Томасы! Гладкие, всегда жирные серые пряди. Как она их ни моет!

Прижимая находки к груди, Эва сошла вниз. Голод утолила печеньем и холодным чаем. Ей не терпелось скорее сделать то, что она придумала. Театр. Зеркало. Наряд. А завтра она пойдет в пансион. И наденет Фирину кофту, которую нашла в сундуке, мать забыла, видимо, отдать ее Фире. Кофта синяя, в белый горошек, со стоячим воротничком. Фира, конечно, толще, но Эвангелина все ушьет, и будет даже забавно, как она вырядится под городскую мещаночку. В зеркале она увидела необыкновенно прекрасную даму в венчальном наряде. Платье тоже местами пожелтело, и это придавало ему еще более драгоценный вид. Эвангелина приседала низко, подавала руку, беседовала лукаво, прикрываясь веером. Она вальсировала и танцевала менуэт. Принимала бокал с вином. Сердилась и от кого-то отворачивалась, но среди толпы все искала и не находила кого-то, и нервничала, и била тяжелым веерком по ладони, равнодушная ко всем кавалергардам и франтам. Они ей надоели. И постепенно она осталась одна. Бал окончился, когда пришел тот, которого она ждала. Он был затянут в лосины, и его светлые, почти белые глаза льдисто блестели. Она встала ему навстречу и еще издали протянула руку, которую он взял нежно и поцеловал поверх перчатки, саму перчатку то есть. И они пошли по переходам и анфиладам, и она ни разу не сделала ни одной ошибки: не наступила на шлейф, не встала в испанскую позу, которая хотя и нравилась ей, но была вульгарна. Эвангелина понимала это. А он вел ее и вел по залам и переходам, и те, кто еще оставался во дворце, шептались, что это сын великого князя, что он долго болел и потому о нем ничего не было слышно. Великий князь не хотел, чтобы знали про это. И о мальчике ходили только смутные толки, что он живет на юге у моря и что врач надеется. А мальчик закончил курс гимназии и умен необычайно. И вот теперь он выздоровел и, проезжая с юга, остановился в городке. И увидел Эвангелину. Увидел, и все? Ну нет! Вот он держит ее за руку и ведет, ведет… На ней свадебное платье. Их венчают.

Ах, кто ступит первым на коврик? Ах, как наденутся кольца? Вот вам и Болингера дочка, магазинщика неудачливого. Думали, в кассе будет сидеть или со стыда на бестужевские курсы отправится, где девицы курят и носят мужские некрасивые блузы?