in0

Когда родителей арестовали, Дину с младшей сестрой Раей из квартиры выселили. Правда, дали комнату в одном из тех самых домов с черепичными крышами. Но позже, перед самой войной им вообще предписали выехать из Москвы.

∗∗∗

Папа прожил на Урале два года в командировке — он работал в тамошнем филиале нефтяного главка, и был командирован туда в связи с обнаружением нового месторождения. За это время у нас пытались отнять комнату, а потом и всю квартиру. Был суд. Но у нас, слава Богу, была бронь на все время его работы. Суд решил в нашу пользу. Мама дала папе телеграмму: «Все в порядке». А папа получил: «Все в продаже». Тогда газеты были полны фельетонов на тему телеграфа, так он работал.

∗∗∗

Почти поголовно неграмотная страна при большевиках менее чем за 10 лет превратилась в страну сплошной грамотности. В договорах, которые заключались с домработницами, профсоюз следил, чтобы был пункт об обязанности хозяев отпускать их на занятия ликбеза без вычетов из зарплаты. К этой работе привлекались старшие школьники. Так нас, школьниц, прикрепили к ближайшей пожарной части. Мы учили грамоте пожарников.

∗∗∗

В конце улицы Мархлевского была большая телефонная станция, куда нас водили на некоторые уроки труда. Во дворе школы была французская церковь. Там при нас служили панихиду по убитому французскому министру иностранных дел Барту. Рядом со школой, за сплошным каменным забором, был особняк Ягоды.

∗∗∗

Кинокартин тогда выходило мало, девять-десять в год, поэтому каждая становилась событием. Помню, еще в семилетке нас всех из лагеря повезли смотреть первую отечественную звуковую картину «Путевка в жизнь» о жизни беспризорников. Потом была вторая звуковая картина — «Груша Кондакова», о работнице фабрики фарфоровой посуды, где очень обыгрывались возможности звука в звучании фарфора. Из немых картин помню только «Багдадский вор» с Мэри Пикфорд и Дугласом Фербенксом и «Медвежью свадьбу» по сценарию Луначарского. Среди черно-белых немых картин преобладали иностранные, но были и наши, с красавицей Верой Холодной. Которая, как оказалось потом, жила в соседнем с нами доме № 12.

∗∗∗

Мой жених Давид был в месткоме МГТУ им. Баумана, где мы учились, заведующим культурным сектором: организовывал походы в музеи, вечера, распространял театральные билеты, так что в театры мы ходили часто. Тогда, кажется, еще существовал 2-й МХАТ. Мне запомнилась и понравилась постановка «Сверчка на печи», но в газетах писали, что Ленин оценил ее, как мещанское искажение Диккенса. Театр скоро закрыли. А были там прекрасные актеры: Берсенев, Гиацинтова, Серафима Бирман и другие. Двух первых я видела потом в «Норе» в ТРАМе. В помещении бывшего 2-го МХАТа сделали Детский театр (нынешний РАМТ).

Бывали в Еврейском театре. Но и в «Тевье-молочнике», и во «Фрейлахсе» вместо Михоэлса играл Зускин. Самого Михоэлса я так живым и не повидала. Посмотрели мы с Давидом в Малом и «Любовь Яровую» с Пашенной в главной роли. Были дважды в театре Мейерхольда — на «Лесе» Островского и «Даме с камелиями» по Дюма. «Лес» совсем не помню, а вот в «Даме с камелиями» играла жена Мейерхольда Зинаида Райх.

∗∗∗

В конце 30-х у нас в квартире уже был телефон. И весь дом ходил уже к нам, так как в 22-й квартире у Кабаковых (той самой, куда мама ходила звонить, когда нас обчистили) было трудно пробраться между увеличившимся ее населением. Часто нам звонили: «Позовите такую-то из такой-то квартиры», и мы ходили, звали. Занималась я за большим письменным столом в столовой. Приходилось делать это под аккомпанемент телефонных разговоров. Мать Бориного товарища Вити Мацова, хирург по специальности, приходила с записной книжкой и всю ее обзванивала.

∗∗∗

Уже после войны мы с Давидом часто гуляли вечерами — Ананьевский переулок, Садовое Кольцо до Уланского переулка, по нему и Даеву переулку — и домой, на Костянский. На углу Ананьевского и Садового кольца на столбе было объявление: «На этом перекрестке погибло 6 человек. Не спешите быть седьмым». И правда — на наших глазах машина сбила мальчика. Мы услышали визг тормозов. Из машины выскочил военный, поднял мальчика на руки и бегом в приемный покой Склифа.

Записал Алексей Крижевский

Путная богадельня

Чем живет дом милосердия

Евгения Долгинова

I.

— Двадцать первого года.

— Двадцать третьего.

— Двадцать пятого я.

За окном первое солнце, обильная капель; у ворот жмурятся жирные интернатские коты; агрономша Сухих, отложив книгу, спускается кормить голубей. Образцово-показательная бабушка Марья Кирилловна быстрым молодым движением задирает халат и показывает мне «килу» — опухоль на боку. Не жалоба, но похвальба, — изрезанная вся, а вот живу! радуюсь! смотрите-завидуйте!

Старушку делает платок; без платочка — была бы пожилая дама: все на месте — стройная, ироничная, острая в разговоре. Восемьдесят восемь лет.

— Мы с Марьей Александровной надеемся дожить до девяноста.

— Ну и до ста, — говорю я не очень уверенно. — Почему бы и нет.