Иначе не могу

…— какой-то чокнутый попался. У меня ж задняя полусфера прикрыта, а он прет прямо на пулеметы. Стрелок — Юстас Иканявичюс, литовец, бешеный парень, у него немцы просто так жену в Вильнюсе пристрелили. Я, значит, чуть не по головам над окопами. Не до маневра, на бреющем иду, того и гляди консолью воткнешься. На Юстаса вся надежда. А он, видать, осатанел, огрызается будь здоров. «Худой» еще раз зашел и прямо под пулемет. Пых! — и на головы своих же. Прилетел — и оторвать у стрелка руки от гашеток не могу.

Анатолий так и не допил свою кружку, пересыпал соль в жестяной коробочке и вроде бы рассеянно прислушивался к людскому гомону, но по тому, как убегали зрачки в сторону рассказчика, было видно, что слушает он очень внимательно.

— Бывай здоров, Толя.

Анатолий, примолкший и нахохлившийся, молча смотрел на него.

— Сергей Ильич, а ведь у меня отец погиб в апреле сорок пятого в Берлине. Обидно, правда?

— Ты что, Стас? Не то уж книгу задумал — спросил как-то Сергей Молчанова, неутомимо шнырявшего по промыслам.

— Книгу не книгу, а что-то наподобие цикла очерков. Да не получается еще, — озабоченно ответил Станислав и опять пропал на несколько дней: даже телефон в его гостиничном номере молчал. Сергей несколько раз заходил к нему, но дежурная молча открывала ящик — ключ был на месте.

А Молчанов в это время сидел у него на участке вот уже целых три часа. Заскочив на несколько минут, в поисках Сергея он застрял: вездесущая Любка заставила его «опытным глазам специалиста» взглянуть на роскошную стенную газету, посвященную Первому мая. Станислав не стал ссылаться на занятость — он почувствовал к Любкиной просьбе определенный интерес. Решительно забраковал бодрого, с вытаращенными глазами рабочего, над головой которого нимбом сияли серп и молот. Генка — теоретик набросал новый эскиз, Станислав удивился тому, как точно и легко он уловил его мысль. Он отредактировал все заметки, разместил их на ватмане, стараясь следовать правилам газетной верстки — словом, трудился в поте лица. Он увлекся настолько, что не сразу расслышал негромкий, с незлой насмешкой голос Дины:

— Шефская помощь, Станислав? Ретивое взыграло?

Он обернулся. Дина, в сером грубом свитере крупной вязки, пряча подбородок в широкий ворот и затаив улыбку в уголках своих теплых глаз, смотрела на него. Коротенькое пальто из искусственной кожи было наброшено на плечи.

— Перекурите, спецкор.

И вдруг кровь бросилась Станиславу в лицо… Он, пробормотав что-то, торопливо отвернулся, чтобы не выдать своей растерянности. «Это еще что такое, Стас? Ну, ну, старина…»

Потом завязался общий разговор. Станислава «раскрутили», — он стал рассказывать о Сибири, о своей редакции, о знаменитых писателях и артистах, с которыми доводилось встречаться, об однокласснике, в тридцать лет ставшем подполковником и несшем службу сейчас на космодроме. Любка слушала его с неподдельным восторгом, упав грудью на стол. А Станислав болтал без умолку, с удивлением отмечая про себя, что может, оказывается, увлекать других. И боковым зрением чувствовал взгляд Дины, усевшейся на подоконник, — она смотрела на него задумчиво-ласково, как на большого нескладного ребенка.

— Интересно-то как! — вздохнула Любка, вставая: надо было идти на скважину. И уже от двери крикнула:

— Спасибо вам, Станислав Павлович! Утрем нос третьему промыслу, у них в жизнь такой газеты не было!

— Что это с тобой, Станислав? — спросила Дина, улыбаясь и так же пряча подбородок в воротник.

Они стояли на крыльце участка, прислонившись к перильцам. Мимо по автостраде мчались вереницы машин. Апрельский день выдался серенький, сонно, надоедливо сыпался с неба дождь. Молчанову стало неуютно.

— Что — «что?» А-а, растрепался — это имеешь в виду? — Станислав усмехнулся. — Со мной это бывает. — Он стал протирать очки… Не мог же сказать он ей, что ее присутствие выбило его враз из колеи. Что она нравится ему так, как не нравился еще никто в его не очень-то складной, суматошливой жизни, в которой, казалось, так и не найдется времени, чтобы подумать о себе. Он надел очки и с внезапной решимостью, в упор, взглянул на нее, одновременно злясь на самого себя: тоже мне, газетчик, рвет подметки на ходу… Дина так же открыто смотрела на него — она умела глядеть именно так — с легкой полуулыбкой, так неожиданно мило трогающей крупные губы и уголки слегка оттянутых к вискам светло-карих глаз. В следующий миг лицо ее посерьезнело, она чуть подалась к нему.

— У тебя неприятности?

— У меня их не бывает, — весело отозвался Молчанов. — Я слишком оптимист, Диночка.

— Легко тебе живется.

— Недавно я не совсем удачно приземлился на вертолете. Пилот вышел, посмотрел на повреждения и говорит: не горюй, друг, все это мелочи жизни.

— Слишком много, этих «мелочей»…

— Ну вот, скоро начнем искать смысл жизни…