Иначе не могу

Не перечитываю, боюсь, глупостей намолола».

— Сынок, ты же неглупый парень. Пойми, тут дело совести. Силой, конечно, никто не имеет права.

— Да ну!.. Галим-ага! Да понял все! Сейчас на психику давить начнете. Знал бы…

— И что сделал бы?

— Откуда я знаю?

— Толя, мы отлично тебя понимаем. Трудно расставаться с тем, что имеешь. Тем более, удача такая — Курочкин в Тюмень уезжает. Попытаемся разменять, и вдруг повезет тебе — достанется комната? Честно говоря, я бы свою отдал, может быть, да телефон держит. На окраине нет кабеля, а мне без него, сам знаешь. Ночные вызовы и прочее.

— А по-другому нельзя?

— Давай будем выбивать Насте квартиру другими путями. А времени сколько пройдет? Народу в город нахлынуло, завод строить будут. Ты же молодой, аллах тебя забери.

— Сырость для Насти — гиблое дело, Толя.

— Мне, значит, и сырость пойдет, да? А вдруг я, к примеру, женюсь?

— Ну и живите себе на здоровье. Комната у Насти большая, тебе ж не в футбол играть. Барак на пять хозяев всего. Любка уживчивая, сам знаешь.

— Не забывай, сынок, что она фронтовичка, что здоровье свое здесь доконала.

— Берите, берите. Не компостируйте мозги. Прорвемся. Только уж неожиданно очень. А Любка-то знает о вашем… заговоре послов? Чего смеетесь?

— У Любки не голова, а… горсовет, понял? А тебе вот мое партийное слово: Настину комнату мы тебе так отделаем, что любо-дорого посмотреть будет. И, потом, не век же бараку стоять. Ну, два, три года от силы. Вон как город строится.

— Ладно, нечего мне сопли утирать. Не заплачу.

Силантьев, уперев кулаки в стол, в упор смотрел на Фатеева, стоявшего перед ним. Из дальнего угла кабинета наблюдал эту сцену Азаматов — нахохлившийся, сумрачный, с погасшей сигаретой в углу брезгливо сжатого рта.

— Не знаешь, почему я тебя пригласил, Алексей Петрович?

Голос секретаря звучал слишком ровно, и это не предвещало ничего хорошего. Фатеев пожал плечами, настороженно глядя на него.

— Не знаешь? — Силантьев, не отрывая от него глаз, нащупал на столе папку и вынул из нее листок бумаги с отпечатанными на машинке строчками:

— Твоя беллетристика?

— Не беллетристика, а…

— А помои на голову! — повысил голос Силантьев. — Сволочью человека выставляешь? И такой, с позволения сказать, документ ты посылаешь членам бюро? Шутить вздумал? — Секретарь почти кричал на побагровевшего Фатеева. Жилы на его шее стали рельефными, твердыми. — Человек выезжает за границу, а ты его как аттестуешь? «Неуживчив в коллективе, вспыльчив, излишнего самомнения, с демагогическими наклонностями». И тут же: «Коллектив промысла рекомендует Старцева для поездки в Народную Республику Болгарию». Это как понимать? Тебе здесь кто — дети?

Силантьев с грохотом задвинул ящик стола.

— Перестань донимать парня, Алексей. — Азаматов тяжело встал и подошел к столу. — Что ты кусаешь его, как дворняжка из подворотни? Приготовь-ка настоящую характеристику.

— Нет. Пусть напишут другие, — бросил секретарь.

— Докатился до пасквилей и еще заверяет их гербовой печатью. Стыдно!

Фатеев молча вышел. Азаматов, проводив его взглядом, мешая русские и башкирские слова, выругался.

Азаматов, проходя мимо технического отдела, приоткрыл дверь и кивнул Андрею:

— Зайди, Андрей Иваныч.

Андрей, привыкший к тому, что Ахмет Закирович обычно вызывает через секретаря, немного удивился. Вопросительно взглянул на него и Жора Степаненко.

— На ковер, что ли? Из-за пятой кустовой?

— А мы тут причем?

Андрей причесался, поправил галстук и шагнул в коридор.

Азаматов стоял у окна, в пальцах дымила сигарета. Одутловатое лицо его было усталым и чуть брезгливым. Рядом с массивными фрамугами окна он, и без того низкорослый, казался совсем маленьким. Когда Осташков вошел в кабинет, Азаматов сел за свой стол, кивнул на кресло.

Андрей сел в уютное плюшевое кресло, прогнувшееся под тяжестью его тела почти до самого пола. Азаматов пододвинул к нему сигареты. Задал несколько обычных деловых вопросов, подписал документацию и, помолчав, вдруг спросил:

— Как ты относишься к Фатееву?

Андрей удивленно взглянул на него.

— К чему этот вопрос, Ахмет Закирович?

— Ты, Андрей Иваныч, вопросом на вопрос не отвечай. Я по-дружески спрашиваю.

— Я, правда, его мало знаю. Но, мне кажется… устарел он.

— Как-как?

— Устарел, говорю. Вчерашний день за собой тащит. Зрение слабовато.

— Как это понять?

— Близорукость. Техническая, тактическая, что ли. Время галопом скачет, а он рысцой плетется.

Азаматов хмыкнул и ворчливо сказал:

— Пожалуй, ты прав. — И, помолчав, повторил: — Да, ты прав. Все дело в этом. — И без всякого перехода:

— Час назад я у Силантьева был.

— Ну, и что? — осторожно спросил Андрей.

— А то, что собачью характеристику написал Фатеев на твоего дружка Старцева. Тот в Болгарию, оказывается, собирается.

Оба помолчали.

— Ну, да дело не только в этом… Работаешь ты у нас немного времени, а я тобой доволен. И не только я.

— Спасибо, — улыбнулся Андрей.

— Ладно, мы не на юбилее. О диссертации не думаешь?

— Есть кое-какие соображения.

Андрей все еще не мог понять, к чему клонит Азаматов. Он прямо спросил об этом.