Иная. Песнь Хаоса

«Песня мира, душа мира, услышь меня. Мир! Услышь меня! Прости глупость этих людей, они слепы. Но если жаждешь ты справедливости, они получат свое наказание рано или поздно», – молча обращалась Котя, хотя не молилась и ничего не просила. Она верила, что во всем происходящем должен обретаться какой-то смысл. Она будто ждала этого дня, и впервые в ней иссяк страх. Ее худшие опасения подтвердились, теперь оставалось лишь довериться воле духов. Если союз человека и создания Хаоса нарушил их волю, значит, неизбежно наказание. Значит, так надо. Но если только людская молва и донос – отвратительно. И вновь в сердце вскипел гнев.

Вскоре клетка остановилась посреди площади, и осужденных вывели на деревянный помост, возведенный специально для казней. Котя видела еще летом, как на нем сделали плаху для наиболее жестоких воинов Молниесвета, замеченных в самых ужасных бесчинствах. В их число вошли командиры наемников Аларгата и воеводы враждебного князя.

Теперь же, подгоняя мечами и копьями, перепуганных «преступников» вытолкали из клетки и заставили подняться. Напротив помоста стоял князь. Он слез с коня и взошел на высокое деревянное сооружение, отчего чудилось, будто он заслоняет полнеба, нависая грозовой тучей.

– Отпустите этих несчастных, – с деланной ленцой приказал он, подняв правую руку.

Стражи подошли к матушке, дядьке Крашу и блаженной, освобождая их; на младенца никто цепей, к счастью, не надевал.

– Котя… – охнула матушка, когда ее принудили спуститься с помоста.

– Юлкотена остается, – вполголоса приказал князь.

От его негромких распоряжений на площади воцарилась мертвая тишина. Толпа замерла, как зверь перед прыжком, готовясь к зрелищу. Котена обводила ее усталым взглядом, натыкаясь на знакомые лица. Два из них устойчиво будили неконтролируемую ярость: Вхаро и Ауда.

– Оставьте мою дочь, – взмолилась мать, кидаясь на доски мостовой возле возвышения, с которого повелевал владыка града.

– Она – Иная! Ее зовет песня Хаоса! Ей не место среди людей, – тут же злобно завизжала Ауда, едва не топча своим конем матушку.

Котя дернулась в путах, готовая с места накинуться на злодейку. Хотя бы воины дружины по-прежнему оставались верны своему делу и не позволяли вершить самосуд. Они отогнали Ауду. Но кому от этого легче?

– Пустите меня к ней! – кричала матушка, когда ее подальше оттащили от помоста.

Сначала ее оттолкнула охрана, потом уже удерживал дядька Краш. Его лицо выражало невозможную скорбь, но он что-то твердил насчет маленького сына и того, что нельзя вот так глупо умирать, если даровали помилование. Котя мучилась, глядя на эти страдания. Самой же ей едва хватало воздуха, чтобы выкрикнуть надрывно:

– Мама! Мама! Матушка!

Крик тонул в заново поднявшемся гомоне толпы. Вскоре князь негромко приказал:

– Тихо.

И площадь смолкла, как пораженная внезапным гибельным мором. Дождьзов оставался спокоен и непоколебим. За его спиной развевался алый плащ, взгляд неподвижно впился в осужденных. Утешало лишь одно: Котя не видела на помосте палачей с топором или веревкой. Хотя кто знает, как по верованиям надлежит в стольном граде умерщвлять созданий чуждого мира. Но, скорее всего, на площади происходил суд, а не вершилась казнь.

«Суд. И что с того? Кто же нас помилует», – подумала Котя. Оставшись одна рядом с Вен Ауром, она вновь ощущала себя маленькой и беспомощной. Где-то внизу все еще стенала мать, бешено смеялась Ауда, ухмылялся Вхаро. Со всех сторон неслись хищные птицы осуждающих взглядов. И вот безмолвие толпы прорезал голос князя:

– Вен Аур, ты храбро сражался на нашей стороне. Почему, создание Хаоса?

– Потому что не все создания Хаоса монстры, мы сами выбираем, какими быть. Нам ничего не диктуют закостенелые страхи и традиции, – тяжело переводя дыхание, ответил честно горький пленник.

– Ты еще говоришь, что наши священные традиции «закостенели»? Как ты смеешь! – возмутился князь, угрожающе взметнув плащ.

– Нет, не надо, не трогайте его! Вен, молчи! Только не убивайте его, отнимите мою жизнь, но не убивайте его! – взмолилась Котя, падая на колени.

Она почти не почувствовала боли, стукнувшись с размаху о доски и стесывая кожу. Вряд ли ее порыв убедил хоть кого-то. Но мыслить трезво мешал предельный ужас, да все не за себя, а за любимого. Больше всего Котя боялась, что потеряет Вен Аура, разлучится со своей песней. Лучше бы их обоих убили накануне, не устраивая все это паскудное представление.

– Смелая девушка. Правду говорят, что зов связывает созданий Хаоса, – снисходительно отозвался князь.

– Нас связали духи! Две жизни – одна судьба! – лепетала Котя, хотя князь велел жестом умолкнуть, но она не унималась: – Пощадите мою мать, брата и отчима.

– Я их отпустил, – заметил князь. – Пусть живут в вашей избе.

– Они ни в чем не виноваты и ни о чем не ведали, когда пришли к нам, – твердила Котя, с болью глядя, как пытается задеть матушку своим конем Ауда, будто ей не хватало других развлечений.

Но проклятая падальщица натянула поводья и замерла на месте, когда Дождьзов с едва уловимой улыбкой степенно огласил свой приговор: