Иная. Песнь Хаоса

Так прошел еще один день в прядильне. Больше отравленная «песня» Генерала Моля не резала слух. Похоже, опытные лучники детинца отогнали его – жаль, не убили. Но сердце согревал неизменный мелодичный зов, который исходил от далекой кузницы. Вен Аур был жив и пребывал в добром здравии. Котя знала об этом без слов и встреч, хотя ей, конечно, не хватало прикосновений огрубевших мозолистых пальцев, сладости мягких губ, ласковых слов.

«У наших с Вен Ауром детей не будет такой же судьбы, как у меня! Никогда и ни за что!» – успокаивала себя Котя. Как же она надеялась, что после войны сбудется ее мечта. После! Всё случится после. Война закончится. Пока что она казалась по-прежнему чем-то почти нереальным. Разве только вместо мяса всё чаще давали пустую кашу, скот берегли и сгоняли в город. К тому же у ворот толпились оборванные крестьяне с остатками утвари и скудными пожитками. Сначала о них доходили слухи, потом в мастерской появились две новые мастерицы.

– Я из Омутов… Ох, нет! Нет больше Омутов, – рассказывала одна, раздавленная и перепуганная.

У нее война отняла мужа и сына, так общее горе сблизило ее с уже знакомой вдовой. Котя надеялась, что никто не спросит, знает ли она селянку, ведь она так всем и представлялась, будто пришла из Омутов.

«Как будто накликала на них злой рок своей ложью. Омуты… Омуты за моей деревней! Если войско идет по дороге… Нет, нет, не думай! Не думай, а то накличешь», – молча винила себя Котя, сжимая кулаки. Она не ощущала себя проклятой или приносящей неудачи. Все эти мрачные совпадения оставались не более чем совпадениями, к тому же владения Дождьзова были не столь обширны, как княжество Молниесвета. Но тем хуже: силы оказывались неравны.

– Где же князь наш, где же князь, – все чаще причитала Желя.

Уже лето вступало в свои права, никто больше не носил тулупов и зипунов, а под сарафаном и тонкой рубахой у Жели начал просматриваться слегка выдающийся вперед живот. Котя временами косилась на него как на еще одну замершую опасность. Ребенок и осада – очень плохое сочетание. А Желю к тому же все чаще мутило.

– Э-эх, говорила же я: брюхатые не нужны! Сонная ты муха! – понукала ее бабка Юрена, но сама же помогала ей чем умела. Подносила настои трав, выводила на воздух.

Желя лишь молча переносила все тычки и едкие замечания. Но ночью часто содрогалась от рыданий, прижимаясь к Коте:

– Что же будет с сыном князя?

– А если не сын? – вопрошала Котя и в который раз корила себя за неумение утешать.

Ее хватало только на то, чтобы прижать подругу к себе, покачать, приговаривая что-то несвязное. А вот ободряющим словам мать не научила, потому что с момента побега отца только приказывала да ругала. Вот и Котя выросла жесткой, как будто черствой. К счастью, Желя внимала не ушами, чувствовала, что ей пытаются помочь.

– Сын. У меня все нутро переворачивается. Повитухи говорят, так только мальчики умеют, – устало протянула она, а потом добавила с непривычной задумчивостью: – Вот так и мучают они нас, Котя. Мучают еще до рождения весь женский род. Сначала мать, потом жену. Вроде и берегут, а мучают.

– Не все мучают, – покачала головой Котя.

Она не помнила ни одного недоброго слова от Вен Аура. Ни разу он не показывал своего превосходства. Хвастался он часто, но не тем, что родился мужчиной. Впрочем, в Хаосе иные правила, все иное: кое-что дико и страшно, а кое-чему, как оказывалось, стоило бы и людям поучиться.

– Он же любит меня… Признает и кровинку свою, – заламывала руки Желя, поднося ладони к заплаканным глазам.

По всем старинным законам так и должно было случиться. Князья обычно забирали всех своих детей. А юная Желя сумела бы подарить любимому не одного крепкого малыша, если бы он женился на ней. Хотя… девушка выглядела всегда слабой, а теперь и вовсе сделалась тщедушной, напоминая тростинку. Это Котя от тяжелой работы и приличной еды выросла жилистой и крепкой. Желя же сызмальства хлебнула только горькой похлебки нищеты и скитаний, воспринимая прядильный дом как великую милость судьбы. А уж ласки князя и подавно перевернули ее нехитрый мир вверх дном. Она так искренне надеялась, так отчаянно цеплялась за возвращение Дождьзова! Но по-прежнему оставалась на жесткой лавке в избе, и в терем ее не пускала ревнивая княгиня.

– Ой, сил моих нет, Котя… – вздыхала вскоре Желя в бане.

От духоты ее совсем разморило, она прикрыла глаза, опираясь о жесткие доски сруба. В полумраке просто сколоченной постройки для слуг она выглядела совершенно беспомощной, как жучок, перевернутый на спину – такие же тонкие ручки и ножки повисли вокруг все больше округлявшегося живота.

– Желя, Желечка, держись, – выдохнула Котя, растирая красное тело подруги, смывая с него грязь.

Говорят же, что в бане всякая хворь убегает от человека, сходит с горячей водой. Но Желе требовался воздух, поэтому Котя поспешила вытереть и одеть ее, чтобы вывести на улицу.