Иная судьба

Умолкает — а отзвуки голоса продолжают биться там, под древней глиной. Выстукивают — замирающим сердцем.

Лук… и стрела.

Зима и весна.

Судьба и…

Погасают отзвуки — словно испугавшись Ананки, которая пока еще жива и царствует в покое.

Которая шепчет — будто бы губами маленькой рыжеволосой богини.

— Я не понимаю…

— Иди, — отвечает ей царица подземного мира. — Иди, грей. Я тоже буду греть. По-своему.

И маленькая блаженная подчиняется несокрушимой воле в голосе у Персефоны. Торопится на Флегры, бросая на прощание через плечо пугливый взгляд. На пифос. Потом в огонь. Потом на Персефону.

Будто одно теперь предназначено для второго, и все вместе — для третьего. Будто можно — только и только так…

— Ты… думаешь, это твоя Судьба? Да?

Персефона не отвечает. Садится возле пифоса на стул, с которого незадолго до этого поднялся вещий, осмотрительный Япет. С усмешкой смотрит вслед Гестии, жене смерти.

А в очаг, на огонь, почему-то совсем не смотрит. Будто вовсе не собирается туда шагать.

Будто знает другой способ. Или другие строки.

Только пальцы выписывают что-то по испещренной трещинами глине сосуда — прощание? Нет, рисуют что-то наподобие едкой, страшной улыбки.

Или серпа.

Губы же шепчут совсем другое.

— Нет, я не думаю, что это моя Судьба. Я… надеюсь на иное.

И словно от этих слов трещины под пальцами царица подземной становятся всё шире, шире…

Вот только Ананка-Судьба не видит того, что открывается в этих трещинах.

У Ананки Судьбы больше нет времени. Она слепнет, отворачивается — и стремится прочь.

На Флегры. К своему любимчику.

* * *

Ананка не умеет улыбаться. Улыбка несёт в себе то, чего она не приемлет: обещание лучшего. Тепло, свет. Неуловимое обещание — всё будет хорошо…

Судьба, вращающая ось мира, сотканную из миллионов иных судеб, знающая всё о неотвратимости, точно осознаёт: хорошо уж никак не будет. Всё будет… как следует.

Потому она умеет усмехаться, ухмыляться, дарить насмешливые смешки из-за плеч — своим любимчикам. Заливаться зловещим хохотом, хихикать и хмыкать, фыркать и скалиться…

Улыбаются легкомысленные глупцы, у которых остается надежда.

Ананка же стремится надежду убить. Во всех и всегда.

Особенно — в тех, кого выбирает избранниками.

— Мне рассказать тебе сказку, маленький Тартарид?

Фыркнул. Прищурился чёрными глазами туда — на кострища, возле которых весело пировали братья над новой добычей. Откинулся спиной на холодный камень, как на трон, сделал разрешающий жест — послушаем…

— Вначале был только великий Хаос — бескрайний и всемогущий…

Старая, бесконечная сказка вьётся ровной, непрерывной нитью, выпрядаемой бережными пальцами. В ней беснуется Уран, свергнутый своим наследником. Крон — свергнутый своим наследником. И еще один — тоже свергнутый своим сыном, тоже пораженный безжалостным пророчеством…

— Как так получилось, а?

Губы остроскулого юноши складываются в улыбку — он отлично умеет улыбаться, не то что вечная собеседница…

— Что, маленький Тартарид?

— Его свергли — и он не в Тартаре. Он потерял трон — и не канул в забвение. Ты говорила — он Владыка?

— Был. Он был лучшим из Владык Олимпа, а теперь вот…

Голос Ананки обрывается — словно она не знает продолжения. Бог? Царь?! Чудовище?!

— Ты говоришь — он правит подземным миром. Он — замок для моего отца, который я должен отомкнуть.

В голосе — веселое предвкушение: чего уж легче! Притащится Владыка, ударит своим владычьим оружием — не подозревая о способности Гиганта впитать удар и обратить его против соперника, о способности бить самим соперником… чего уж проще!

— Да, маленький Тартарид. Но в нем всегда было больше. Больше Владыки. Больше смертного. Больше…

Осекается Ананка — ловя себя на тревоге в голосе. Непонятно — что и тревожит, колет мелкими иголочками. То ли это «больше», то ли воспоминание — оружие должно быть одно, верно ведь?! Как же он там дальше говорил, этот Кронид?

— Так почему ты не вмешалась?

Алкионей, Погибель Аида, задумчиво свивает и развивает черные кольца, которые заменяют ему ноги. Весело любуется упругими мускулами.

— Ты говорила — когда Крон стал копьем над миром, ты испугалась. И вмешалась. И с Ураном тоже. Почему тогда так медлила с ним?

— Потому что у него все было слишком правильно, — шелестит едва слышный ответ Ананки. — Правильно началось. Он так верно шел. Он не пытался возненавидеть свою Судьбу — он принимал ее. Он не пытался… переписать… И мне нечего было бояться.

Ей не нужно было делать его своим любимчиком, воспитывать согласно своей воле — он сам следовал написанному. Сел на трон, как и задумывалось. Сотворил Золотой век.