Индиго

Мы едем без спешки, молча, в гробовой тишине и тем же маршрутом, что несколько недель назад. Осенние дни с приближением зимы стали заметно короче. И хотя мои наручные часы показывают половину четвертого, серое небо уже потихоньку начинает темнеть.

Удивительно, но сейчас во мне нет ни тревоги, ни беспокойства. Я абсолютно уверен: мы на верном пути. И Аннабель, к слову, тоже не излучает истерических, панических эмоций, как в нашу первую поездку на ферму. Она задумчиво и отрешенно смотрит в окно, словно смирившись с неизбежностью. За прошедшие дни нас обоих нехило потрепало, вытащив наружу все, о чем мы молчали и чего боялись.

Небо затянуто тяжелыми серыми тучами. Где-то там за ними спряталось холодное сонное солнце. Крупные хлопья снега – первые в этом сезоне, – танцуя и кружа на ветру, обильно припорошили обочины трассы и мимо пролетающие поля, крыши домов и рекламные билборды. Самые настырные снежинки разбиваются о лобовое стекло моего неторопливо ползущего «Чероки», превращаясь в мокрые разводы, разгоняемые дворниками. Осень сдалась, уступив приближающейся зиме, но завтра все вновь может измениться, и девственно-белый покров опять превратится в грязно-серую слякоть. Я не заглядываю так далеко. На настоящий момент нет ничего важнее «сегодня».

Аннабель «оживает», только когда внедорожник решительно пересекает последнюю черту, минуя табличку, обозначающую начало частных владений Бенсонов. Она не просит остановить машину, не ударяется в панику, а обреченным взглядом всматривается в горизонт, где за побелевшими полями темнеют редкие перелески. До самой фермы еще миль пять, а пока нас окружают брошенные земли с погребенными под тонким слоем снега высохшими цветами вайды. Летом они все так же полыхают дымчато-желтым пламенем – никому не нужные с тех самых пор, как закрылись цеха по производству красителей.

– Ты не знаешь, старая часовня все еще стоит? – внезапно спрашивает Аннабель.

– А что ей сделается? – напряженно отзываюсь я, взглянув на ее четкий профиль. – Обветшала, покосилась, но до полного разрушения еще далеко. Может быть, новые хозяева приведут часовню в надлежащий вид. Как изнутри, так и снаружи.

– Ты был там? Заходил внутрь? – после непродолжительной паузы интересуется Аннабель. Я сжимаю руль крепче, концентрируясь на дороге.

– Конечно был. – Ответ звучит сухо и, возможно, излишне резко. – В обоих молитвенных залах. В главном и в том, что находится под ним, в подполье. Я убежден, что именно второй был основным ритуальным залом.

Боковым зрением замечаю, как Аннабель опускает голову и обхватывает плечи руками. По ее телу пробегает мелкая нервная дрожь, потом я слышу сдавленный вдох и невнятное бормотание.

– Я не уверена, что видела второй, – разбираю я тихий шепот Анны.

– Ты его видела, Эни, – утверждаю я. – Видела и предпочла забыть по ряду причин. Только не говори, что я не пытался тебе подсказать, помочь, намекнуть, но ты не хотела слышать и понимать.

– Что именно я не хотела понимать? – в голосе Анны проскальзывают страх и настороженность.

Мне удается удержаться от очередного резкого ответа. Пугать ее еще сильнее не в моих интересах, поэтому я просто игнорирую вопрос.

– Это как-то связано с оккультными записями, что я нашла в твоем столе?

– Поговорим обо всем на месте, если, конечно, к этому моменту твоя память самостоятельно не восстановится.

Анна не спорит, приняв мой ответ чуть ли не с облегчением. Фокус ее внимания вновь сосредотачивается на мелькающем пейзаже за окном. А я мысленно возвращаюсь в день, когда моя жена впервые откровенно заговорила о своем прошлом.

В тот день мы с Мириам сильно поссорились, что не было такой уж большой редкостью. Я брился, когда она, взвинченная и растрепанная, ворвалась в ванную, забежала в душевую кабинку и, склонившись над сливным отверстием, начала что-то там усердно искать. Разумеется, я спросил, что именно.

– Крест, – хрипела она, и я сразу понял, о чем речь.

– Посмотри в тумбочке в нашей спальне. Я снял его утром. Он врезался тебе в ключицу. Ты могла пораниться.

Взгляд Мириам резко поменялся, обдав меня чистой, неразбавленной яростью. Зрачки стали неестественно огромными, почти полностью заполнив радужки чернотой.

– Никогда не смей трогать мои вещи! – Подскочив, она отвесила мне звонкую пощечину и выбежала из ванной комнаты.