Индия. 33 незабываемые встречи

Как только закончился назначенный мне трехлетний срок, я снова отправился в Армянский переулок На дворе стоял декабрь 1966 года.

Разумеется, о том, чтобы идти к громогласному пропагандисту соцреализма, не могло быть и речи, да я уже давно не считал себя филологом. Я шел в Отдел Индии и Пакистана, как он тогда назывался (в наши дни это Центр индийских исследований). Мне предстояло убедить руководство Отдела в своей нужности им и индологии.

Эти люди были сделаны из совсем другого металла. На меня пахнуло сталинскими годами. Невысокий плотный человек с волевым, хотя и расплывшимся лицом, в пиджаке, сидевшем на нем как китель НКВДэшника, слушал меня без каких-либо эмоций. Это был В.В. Балабушевич, за плечами которого было несколько десятилетий служения СССР и советской индологии.

Тогда я не мог и предполагать, каким этот партийный монолит был на самом деле – мягким, почти нежным, внимательным. Человек высочайшей эрудированности и железной организованности.

Разговор пошел развиваться по уже пройденным рельсам.

– У вас уже есть тема диссертации?

Я сокрушенно покачал головой.

Бал-бал, как называли его за спиной сотрудники, задумчиво жевал губами, глядя в пространство – в заснеженный двор усадьбы. Двое его коллег хранили непроницаемое молчание. Судьба моя решалась в напряженной тишине.

– Ну что ж, – повернулся он, – идите и подумайте; приходите завтра. А мы тут, – он хлопнул ладонью по столу, вставая, – мы тут тоже подумаем и завтра обменяемся идеями.

Я летел домой как на крыльях. Меня явно брали, но чем же я буду заниматься?

Конечно же, я прекрасно знал, чем я хочу заниматься – изучением индуизма! Но, вспоминая тяжелый коминтерновский взгляд Балабушевича, понимал, что будет безумием даже заикнуться об этом.

Надо было искать выход. Как сделать так, чтобы продолжать свои штудии, но прикрыть их партийно-приемлемой крышей?

Мне показалось, что я нашел удачный выход. Скажу-ка я, что рвусь заниматься индийским искусством – это звучит прилично, сделок с совестью не требует, а если уж они на это пойдут, то объехать тему индуизма будет невозможно!

Наутро я входил в белый от снега дом с колоннами в приподнятом настроении.

Тройка ждала меня в том же кабинете со сводами на втором этаже. Выглядели они точно так же, как вчера, будто и не ходили домой.

Балабушевич не стал терять времени и ходить вокруг да около.

– Подумали? Придумали тему? Хорошо. Мы тоже решили предложить вам… Как вы посмотрите, если мы предложим вам заняться…

Я затаил дыхание (выходит, все за меня уже решили?!).

– … заняться индуизмом.

В наступившей тишине в очередной раз пропел – для одного только меня! – священный павлин.

Состояние моё трудно описать. Этого просто не могло быть! Помню, мне стало обжигающе стыдно, что я, изобретая что-то, не поверил этому человек)? не осознав, каким тонким слухом он обладал.

А он продолжал тяжко и веско – так, а Вы что надумали?

Доигрывая неожиданно и счастливо проигранный спектакль, я скромно согласился с его предложением, мол, раз Вы считаете, что это сейчас нужно…

В этот момент моя жизнь была окончательно решена.

Давно уже нет на свете ни Балабушевича, ни большинства его коллег, почти никого не осталось, кто был в тот день в белокаменном здании в Армянском переулке (поразительно, но жив и громогласен лишь исследователь соцреализма, только теперь он вовсю славит Святую Русь и культуру белоэмигрантов) – а у меня в трудовой книжке одна запись – Институт востоковедения (если не считать загранработы, но всё равно я оставался сотрудником Института). Здесь прошла вся жизнь, я был и младшим, и старшим, ведущим и главным, семь лет быль заместителем директора, пятнадцать директором (причем впервые в истории директором, избранным коллективом, до меня все директоры назначались, причем это была номенклатура ЦК и лично Генсека!) – и до сих пор хожу знакомой дорогой. Всю жизнь это мой родной дом.

Говоря дом, я не имею в виду здание – когда Институт возглавлял Е.М. Примаков, мы переехали из усадьбы в Армянском в большое здание на Рождественке, если не ошибаюсь, еще носившей имя Жданова.

У этого переезда была своя предыстория.

На здание в Армянском переулке – вполне обоснованно – претендовало Правительство Армении; это длилось десятилетиями, власти Москвы предлагали им другие здания в разных районах столицы, но армяне непоколебимо стояли на своем: «Отдайте нам этот дом!». Чиновники раздражались, настаивали на своих предложениях, а хитрые армяне каждый раз вытаскивали на свет божий истертую бумаженцию, перед которой пасовали наши чиновники любых рангов. На плохенькой бумаге выцветший машинописный текст гласил вожделенное для армянского подворья: «Закрепить это здание навечно в собственности армянской общины» – впрочем, текст сам по себе можно было бы спокойно проигнорировать, а вот подпись…

Бумажка была подписана от руки: Ульянов-Ленин. Насладясь произведенным эффектом, представители Еревана снова прятали заветную бумажку и через некоторое время всё начиналось сызнова.