Индийский хлопок и британский интерес. Овеществленная политика в колониальную эпоху

Одним из результатов произведенных в пути исследований стало появление карты Индии и отдельно особенно подробной, на нескольких листах, карты Бенгалии и Бихара. Ян Барроу пишет, что, «по мнению авторитетных ученых конца XVIII в., карта Бенгалии была намного лучше, чем карта Британии… С момента учреждения в 1767 г. картографической службы Ост-Индская компания тратила все больше денег и времени на составление карт новых территорий» [Барроу 2003: 35–36]. В исследовании Барроу рассматривает карту как инструмент колониальной власти, призванный не только зафиксировать историю территориальных приобретений британцев, но и обосновать их право обладания ими. Он приводит слова британского географа Дж. Б. Харли о том, что «карты не бывают нейтральными, свободными от оценочной презентации мира. Они являются исключительно языком власти, а не протеста… Картография остается телеологическим дискурсом, материализующим власть, подкрепляющим статус кво, замораживающим социальные взаимосвязи в сетке прочерченных линий» [Харли 2001: 79]. Если с этой точки зрения взглянуть на карту Рэннела всего Индостана, то на ней владения Ост-Индской компании, визуализированные в цвете и двухмерной системе координат, на равных сосуществовали с другими государствами, в том числе с одним из ближайших соседей – Нагпурским княжеством, которое также обрело контуры, окрас, графический рельеф. Помимо утверждения и подтверждения политического суверенитета с помощью линий-границ на бумаге, карты служили и утилитарным целям – строительству дорог, установлению налогообложения, движению войск и товаров и т. д. Картографические и другие сведения о природе, погоде, сельском хозяйстве, населении и т. п. исследованных регионов делали британцев обладателями знаний и превращали «пустые» земли в территории. При всем разнообразии существующих сегодня дефиниций этого термина[95], все они, так или иначе, сходятся в том, что территория является репрезентацией властного отношения к пространству. «„Чтобы земля, – пересказывает Барроу некоторые положения классического труда Ж. Готтманна "Значение территории", – превратилась в территорию, требуется, чтобы она была населенной, освоенной или познанной в какой-то форме. Для того чтобы территория стала частью государства, на ней не обязательно должны жить его граждане, оно само должно присутствовать на ней. Это присутствие (habitation) может означать отправку посланников, чтобы они оставили след на острове, водрузили флаг на вершине или учредили суд в деревне“ [Готтманн 1973: 1–15]. В качестве альтернативы присутствие/обитание может означать пересечение земли, исследование ее с помощью теодолитов и картографирование ее. В любом из этих случаев государство предъявляет какие-то притязания на землю, помогая превращать ее в территорию. Поэтому процедуры обследования и картографирования являются ключевыми элементами трансформации земель в территории» [Барроу 2003: 13].

Таким образом, британцы, еще не «владея» землями Центральной Индии, постепенно апроприировали их через процесс узнавания, делали их частью общей картины мира, создаваемой по своему модерному образцу. С. Г. Малкин схожие действия англичан по втягиванию Горной Шотландии в единое социально-политическое пространство на более раннем этапе (в конце XVII – начале XVIII вв.) называет интеллектуальной колонизацией [Малкин 2016]. При этом они предложили новый, основанный на европеизированном научном и рациональном подходе способ освоения и изучения территории путем ее квантификации, типологизации и картирования[96]. Убедительным представляется утверждение У. Калпагам, что «пространство не является „априорной категорией“ или „ментальной конструкцией“, оно – продукт социальных практик. Посему государство и каждый из его институтов нуждается в пространстве, которое они организуют в соответствии со своими специфическими потребностями» [Калпагам 2014: 83]. В результате целенаправленных усилий британских чиновников Ост-Индской компании по обмеру и обсчету территории Центральной Индии она сама и ее природные и человеческие ресурсы начали обретать описательное, цифровое, численное, графическое, схематическое воплощение. По мнению Калпагам, это был механизм создания нового, современного типа территории, которая… являлась «функциональной площадкой или пространством политэкономии», удобными для практического, «рационального» использования [Там же: 86].