Индийский ноктюрн

Письменный стол находился за ее спиной, он был из бамбука, углы отделаны латунью, на стене перед ним висело широкое зеркало, в котором отражались ее обнаженные плечи. Она открыла ящик и взяла пакет, перетянутый резинкой.

– Глупее не придумаешь – человек делает что-то в этом роде, а потом все забывает в ящике письменного стола. Я неделю хранила его в сейфе отеля, а потом на время положила сюда, чтобы собрать вещи.

Она взглянула на меня, словно ожидая моего согласия.

– И впрямь невероятная глупость, – сказал я, – уже одна перевозка этих денег – крупная афера, а вы позволяете себе такую небрежность.

– Наверно, из-за того, что слишком нервничала, – сказала она.

– Или из-за того, что слишком сильным было желание отомстить, – добавил я. – Ваше письмо – удар под дых, жесточайшая месть, и он ничего не сумеет поделать, если вы успеете вовремя. Вопрос лишь во времени.

Она посмотрела на меня в зеркало, и глаза ее вспыхнули. Она повернулась резко, ее била дрожь, шея вытянулась.

– Вы прочитали даже письмо? – воскликнула она в гневе.

– И даже частично его переписал, – сказал я.

Она посмотрела на меня опешив или, возможно, со страхом.

– Переписали? – пробормотала она. – Для чего?

– Только заключительную его часть, – сказал я, – сожалею, но это было сильнее меня. Впрочем, я даже не знаю, кому оно адресовано, я только понял, что мужчине, заставившему вас немало страдать.

– Он слишком богат, – сказала она, – считает, что может купить все и даже людей. – Она сделала нервный жест, и я понял, что речь шла о ней.

– Послушайте, мне кажется, я примерно понял, как обстояли дела. Вас не существовало в течение долгих лет, вы были лишь подставным именем, пока не решились однажды наделить его плотью. И этой плотью являетесь вы. Но я знаю только ваше имя, которым вы подписались, весьма обычное имя, и большего знать не желаю.

– Да, – сказала она, – на свете полно Маргарит.

Она отошла от письменного стола и присела на стул у туалетного столика, уперлась локтями в колени и закрыла руками лицо.

– Что вы будете делать? – спросил я.

– Не знаю, – ответила она, – мне очень страшно. Завтра я должна быть в банке в Коломбо, иначе все эти деньги превратятся в прах.

– Послушайте, – сказал я, – на улице глубокая ночь, вы не можете сейчас отправиться в Мадурай, в любом случае вы не успеете доехать до отправления самолета. Завтра утром есть самолет отсюда, если приехать вовремя, место для вас найдется, а из этой гостиницы вы выписались.

Она посмотрела на меня, словно ничего не поняла. Смотрела на меня долго и пристально изучала.

– Что касается меня, то вы действительно выехали, – сказал я, – но в этом номере имеются две удобные кровати.

Кажется, она расслабилась. Закинула ногу на ногу и попробовала улыбнуться.

– Для чего вы это делаете? – спросила она.

– Не знаю, – сказал я. – Может, из симпатии к беглецам. И потом, я у вас тоже кое-что стащил.

– Я оставила свой чемодан у портье, – сказала она.

– Возможно, разумнее сейчас его не трогать, заберете завтра утром. Могу одолжить вам свою пижаму, мы почти одного размера.

Она засмеялась.

– Остается лишь проблема с краном.

Я тоже засмеялся.

– Ну, эта проблема – моя.

VI

– Le corps humain pourrait bien n’être qu’une apparence, – сказал он. – Il cache notre réalité, il s’épaissit sur notre lumière ou sur notre ombre[1].

Он поднял руку и провел по воздуху. Он был в свободной белой рубахе, рукав задрался, обнажив худое запястье.

– Но это говорит не теософия. Виктор Гюго, Les travailleurs de la mer[2]. – Улыбнулся и налил мне воды. Поднял свой стакан, словно хотел произнести тост.

«Тост за что?» – подумал я. Потом тоже поднял стакан и сказал: «За свет и за тень».

Он вновь улыбнулся.

– Прошу меня извинить за этот скромный ужин, – сказал он, – но это была единственная возможность побеседовать с вами после короткой встречи в полдень, когда вы к нам заходили. Весьма сожалею, что запланированные на сегодня дела не позволили мне устроить вам более достойный прием.

– Для меня это большая честь, – сказал я, – вы очень добры, я бы и надеяться не посмел на такое.

– Мы редко принимаем иностранных посетителей в стенах общества, – продолжал он слегка извиняющимся тоном, – но думаю, я правильно понял, что вы не просто любопытствующее лицо.

Я понял, что мое загадочное письмо, мои телефонные звонки, мой дневной визит, когда я успел только сказать, что я разыскиваю «пропавшего человека», не могли продолжаться в стиле завуалированной тревоги. Необходимо было объясниться ясно, без околичностей. Хотя по большому счету что я должен был спросить? Я имел лишь устаревшее сведение, гипотетический след: возможное продвижение к Ксавье.

– Я разыскиваю одного человека, – сказал я, – его имя Ксавье Джаната-Пинто, он исчез почти год назад, последние письма от него приходили из Бомбея, но у меня есть основания думать, что он поддерживал связь с Теософским обществом, собственно, это и есть причина, по которой я оказался здесь.