Индивидуум

Удушливый запах горелого мяса — вот что пришло первым. Он выбивал слезы из глаз, прилипал к глотке и мерзким привкусом растворялся на языке. Я стоял на обугленных руинах древнего строения, разруха тянулась во все стороны и уходила до горизонта. Там, в самом центре, осталась высокая стена с выбитыми окнами. Чем ближе к ней, тем больше разбросано костей — все они были серебряными с синими прожилками, в остатках мяса и крови звезд. Их набрался целый холм. А над ним — обугленное тело с распростертыми крыльями из лезвий. Труп словно упал с черного неба и запутался в веревках, тянущихся откуда-то сверху, и теперь больше походил на марионетку или уродливую анатомическую инсталляцию в музее. Черты лица не определить, их исказило угольной коркой. Я снова пересилил себя, мне до смерти не хотелось трогать подобный Центр. От него веяло арктическим холодом и паленым смрадом.

Вихрь образов сбил меня с ног и бураном унес вглубь памяти Зербрага. Я смотрел широко открытыми глазами, впитывал и постигал, едва ли помня о себе самом. Обращаться к сокровенным и потаенным воспоминаниям не было сил — я бы истощил себя, опускаясь на такую глубину. Но Зербраг, к удивлению, услужливо поднял большую часть. Он просто их отпустил.

И я внимал. Каждому из них.

Бесконечные стеллажи архива разведчиков, в окна которого прорывалось алое мерцание ближайшей туманности.

Гарь повсюду, она впитывалась в кожу и скрежетала на зубах. Кости дробились, и мясо сгорало. Сражение звезд со звездами, Свет шел на Свет. Тройственная гражданская война. Зербраг участвовал в ней. Три кандидата в Верховные. Один на грани Коллапса, вторая слишком юна, третий слишком честолюбив. Армия раскололась.

Полис из синего камня под двумя палящими солнцами, и взрыв в самом его сердце. Повсюду руины и смрад обугленной плоти. При финальных переговорах Первый паладин не выдержал и достиг Коллапса. То, чем он стал — пылающая алая тварь, монструм, — закрыла собой почерневшие небеса.

Зербрага наградили люминарной нитью за победу над чудищем. Каждый ее стежок с болью впивался в душу, расширяя ее, позволяя нести все больше эфира.

— Они заметили тебя, — сообщил Зербрагу довольный голос. — Старайся не быть таким угрюмым, когда будешь говорить со Вторым паладином.

Вестус Светлое Сердце.

Они оба стояли в Зеркальном Шпиле, смотрели на Люксорус под светом Баэрдода, полностью закрывшего свой черный спутник. Я, затаив дыхание, уставился на деда. Спокойный и улыбчивый, как и статуя в некрополе. Его глаза устало сверкали.

— Мы почти достигли мира в Свете. Надолго ли — пока неясно. Лишь Вселенная знает. Но мы можем надеяться. В бойне сияет надежда.

Меня пробрало, как от легкого удара током. Пока я пытался понять, что произошло, буря уже неслась куда-то дальше. Все больше крови и звона оружия. Долгие погружения в сомниум, теплота и бессознательность состояния. Зербрага никогда никто не ждал на стороне живых, редкие души говорили с ним перед алтарем памяти, потому почти всегда он оставался один на один с тишиной. Там, в бессознательном, Зербраг ценил голос фактотума. Прелестные рассказы маленькой планетарши. Каждый раз при возвращении мир казался ему холоднее. Верховные и эпохи уходили, как и все вокруг, времена тяжело сменялись на дугах Армиллярных плит. Оставались война и ненависть к Тьме. Центурион, глава Совета провинции, глава префектуры, примус-легат, магн-легат, Паладин.

Ощущение неправильности росло.

Зербраг становился забывчив, он не понимал, когда успел сжечь так много эфира. Но слабости показать не мог. Он требовался Свету сильным и уверенным. А ему самому были необходимы верные подчиненные. Паладин окружал себя ими, принуждал клясться душой, делался их Доминумом. Только так он мог не сомневаться в их преданности при неверной памяти. Сжигал лица провинившихся, заставлял их отвечать за ошибки, как и он сам раз за разом. Зербраг порабощал солдат цепенящим страхом.

Бесконечные поиски в космической черноте. Шелест стальных пластин скрижали. Зербраг искал древнее и утраченное, по заветам давно покойной и дорогой ему души. Он был готов на все, на любую жестокость, лишь бы исполнить обет и возвеличить Свет. Ничего важнее не существовало, и это касалось не только Зербрага. Системы и плиты, грани горизонтов, руины давно почивших полисов. Иногда что-то обнаруживалось, но оно казалось таким незначительным. Бесполезным. И, глядя на безжизненные пустоши глазами Зербрага, я снова ощущал настойчивое покалывание. На его память налипли розоватые пятна, мерзкие пузырящиеся сгустки.

Лишь теперь я их заметил и больше не упускал.

С ним всегда находилась кудрявая планетарша Юферия. Она была памятью Зербрага, его неочевидной опорой. Незаметная и преданная. Ее образ тоже вонял гарью.