Индотитания

ЛЕНЬКА. Почему вас не спилили?

НЕМО. Какому-то чиновнику понравились дубы, и он внес в план застройки изменения. Последним спилили Профессора. Теперь вокруг нас гуляют дамы с колясками, а всякое малолетнее хулиганье вырезает ножиками на наших стволах нецензурные слова.

ЖОРА. Как Профессор и предполагал.

НЕМО. Он странный.

ЖОРА. Кто?

НЕМО. Тот, кто называет себя Профессором. Хасан говорит, что он — не человек.

ЛЕНЬКА. Так и мы все не люди.

НЕМО. Нет, он имеет в виду то, что Профессор никогда и не был человеком.

ЖОРА. И кто же он тогда?

НЕМО. Шайтан.

ЛЕНЬКА. У Хасана все шайтаны. Один он человек.

НЕМО. Нет.

ЖОРА. Эй, Хасан! Не отвечает. Ну, и ладно… Что тут новенького? Кто живет в этом поселке?

НЕМО. Видели, какие дома? Даже у меня такого не было, хотя в свое время я считался обеспеченным и знатным человеком. Сейчас у них есть все. Вода, туалет и даже, представьте себе, газ! То есть — не надо никаких дров зимой! Сплошные удобства. Судя по всему, живут здесь богатые люди. Поселок носит название: «Куркуилово — 2». Теперь не так скучно, как раньше. Мы с паном Контушёвским наблюдаем за людьми. Они ездят на дорогих машинах, марки которых мы уже научились различать. Бывает, что они даже дерутся. И все время разговоры… А по вечерам в некоторых окнах видно, как люди развлекаются.

ЛЕНЬКА. Понятно. На этот раз мы попали в сборище обездвиженных онанистов.

НЕМО. Ну зачем так говорить? В любом проявлении природы можно найти нечто прекрасное.

ЖОРА. Я бы сказал — сборище неподвижных онанистов-эстетов.

НЕМО. Все. Не хочу с вами разговаривать. Ждите своего шайтана-Профессора, и общайтесь с ним!

ЖОРА. Отключился.

ЛЕНЬКА. Так, я еще в себя не пришел после вселения. Надо осмотреться. Пока.

ЖОРА. Пока.

* * *

Вечер того же дня

НЕМО. Пан Конушёвский, он опять влез к ней в окно. Сейчас начнут.

КОНТУШЁВСКИЙ. Ну-ка, ну-ка. Ага, вижу.

НЕМО. Начали…

Непродолжительная тишина

НЕМО. Хорошо развлекаются. Надо же, я и не знал, что для такого вида утехи существует столько способов. В мое время так не делали.

КОНТУШЁВСКИЙ. Так делали в любые времена. Ты просто, наверняка, об этом не знал в силу своего ханжеского воспитания.

НЕМО. Может быть. Но я уверен, что настенная гимнастическая лестница в любые времена не была приспособлена для этого. Особенно, если заниматься такими упражнениями вниз головами.

КОНТУШЁВСКИЙ. Вот черт! Опять эта детская мельница завелась!

НЕМО. Которую вкопали вчера под тобой?

КОНТУШЁВСКИЙ. Да. Детей нет. А она — крутится и вертится, как заводная. Самое интересное, что в нее надо сыпать песок для того, чтоб крутилась. Никто не сыпет. И ведь не крутилась же, пока мы не стали говорить о молодых любовниках.

НЕМО. Не обращай внимания. Может, просто ветер шалит.

КОНТУШЁВСКИЙ. Да нет никакого ветра! Ладно. Я вижу, они переменили позицию?

НЕМО. Да. Теперь им весело на столе.

КОНТУШЁВСКИЙ. Вот черт! Мельница заработала быстрее. Мне кажется, что частота ее вращения зависит от наших мысленных комментариев, которые касаются сексуальных отношений. Ну, и черт с ней. Я вспомнил. У меня была юная кухарка. Из крестьянской семьи. Я купил ее по-дешевке у пана Замойского. Ничего особенного она собой не представляла. Ну, грудь. Ну, задница. И ноги с толстыми лодыжками и большими ступнями. Крестьянка, как крестьянка. Короче — обычное быдло женского рода. Но в постели вытворяла такое — что даже присниться не могло.

Придешь, бывало, уставшим домой вечером. Топором за день намашешься, щипцами наклацаешься, кольями навтыкаешься… И сил, вроде бы, нет. Но только позовешь ее — куда усталость девалась? Да уж, все от женщины зависит…

НЕМО. А эти — совсем молодые. Он из дома через дорогу бегает. Родители его не знают об этом. И ее тоже.

КОНТУШЁВСКИЙ. Узнают все равно. Всему свое время. Вот гадская мельница! Крутится, как заводная.

НЕМО. А что сталось с той крестьянкой?

КОНТУШЁВСКИЙ. Ничего особенного. Как-то раз нужно было казнить на базарной площади попа-схизмата, прибившегося к гайдамакам. Решили сварить его живьем в котле. Пролился сильный дождь, и мои подручные цыгане не смогли разжечь костер. Поэтому пришлось отложить казнь до вечера. Ну, я отправился домой обедать. Прихожу, а ее, мою возлюбленную кухарку, на обеденном столе конюх-холоп оплодотворяет! Вот мерзавцы!

НЕМО. И что было дальше?

КОНТУШЁВСКИЙ. Ничего интересного. Ее привязали задницей к мортире и выстрелили. Видел бы ты, как она летела! Барон Мюнхгаузен по сравнению с ней — жалкий мальчишка. А его я сварил в котле вместе с попом, чтобы тому скучно не было.

НЕМО. А потом?

КОНТУШЁВСКИЙ. Что потом? Пришлось купить новую кухарку. Та тоже была ничего. Но с прежней — ни в какое сравнение не шла.

ЛЕНЬКА. Раз Немо не возмущается, значит, и он уже заразился садизмом.

НЕМО. Я не заразился. Я просто привык к речам пана Контушовского.

ЖОРА. Оно и видно… Слушай, Немо, на дятлов не богат?

НЕМО. Сколько угодно. Расплодились так, что девать некуда.

ЖОРА. Пришли нам парочку.

НЕМО. Зачем парочку? Высылаю десяток.

ЖОРА. Хорошо. Только у меня пока дупла нет.

ЛЕНЬКА. И у меня тоже.

НЕМО. Делайте с ними что хотите. Можете не возвращать.

ЖОРА. Они — бывшие люди?