Индотитания

КОНТУШЁВСКИЙ. Я так понял, что ты вспомнил, кем был?

КАЛИГУЛА. Частично.

КОНТУШЁВСКИЙ. Ну, и как ощущения.

КАЛИГУЛА. Все время чего-то хочется… Ты был палачом?

КОНТУШЁВСКИЙ. Лучшим их них!

КАЛИГУЛА. А как сажают на кол?

КОНТУШЁВСКИЙ. Вон, что тебе интересно…

КАЛИГУЛА. Да. Я — извращенец. Так Профессор считает.

ПРОФЕССОР. Так считает весь мир.

КАЛИГУЛА. Ничего про это не помню. А жаль.

ФЛАВИЙ. Не переживай. Пан Контушёвский тебе напомнит.

КАЛИГУЛА. А почему Пан? Он что, греческий бог?

КОНТУШЁВСКИЙ. Сам ты греческий бог. Пан, — это польское слово, означающее, что перед тобой не быдло низкоутробное, а шляхтич!

КАЛИГУЛА. Что такое шлюхтич? Это имеет отношение к извращениям?

КОНТУШЁВСКИЙ. Р-р-р-р!

ПРОФЕССОР. Конечно, имеет! Он — высококлассный садист.

ЛЕНЬКА.

ЖОРА. Ха-ха-ха!

КАЛИГУЛА. Кто такой садист?

ПРОФЕССОР. Это тот, кто причиняет боль другим и испытывает от этого сексуальное возбуждение.

КАЛИГУЛА. Понял. Я тоже садист.

ПРОФЕССОР. Ура! Контушёвский теперь не один.

КОНТУШЁВСКИЙ. Если откровенно — я рад этому факту. А то собрались вокруг одни холодные убийцы. Мясники без эмоций. А убивать всегда приятно, если получаешь от этого удовольствие. И чем громче кричит жертва и дольше мучается, тем удовольствие больше. Вот так и с кольями…

КАЛИГУЛА. Я весь внимание.

КОНТУШЁВСКИЙ. Существует два вида такой казни. Быстрый и медленный. Для начала кол смазывают жиром. Мусульмане — бараньим. Я же предпочитал свиной.

ЛЕНЬКА. Почему именно свиной?

КОНТУШЁВСКИЙ. Христианину, буддисту или язычнику — все равно каким. А вот для казнимого мусульманина или иудея свиной жир — еще один болезненный фактор, вызывающий дополнительные мучения. Надо учитывать всякие мелочи, чтобы жертве было хуже…

ХАСАН. Вот собака!

КОНТУШЁВСКИЙ. Ха! Я же говорил, что в мире не существовало палача лучше меня.

Так вот. При быстром способе казни жертва ставится на четвереньки, и кол сзади вгоняется молотком. Высшая степень искусства — направить кол так, чтобы он вылез изо рта через язык. Потом кол втыкается в землю, и казненный выставляется на всеобщее обозрение.

КАЛИГУЛА. Здорово! А медленный способ?

КОНТУШЁВСКИЙ. При медленном кол уже торчит в земле. Ноги и руки казнимого связываются особым образом, и тело насаживается сверху. Но — неглубоко. Таким образом, жертва может сидеть на колу долго, и зрители смогут наслаждаться ее мучениями несколько дней. Если почаще поливать преступника холодной водой, то он будет орать до трех суток.

ХАСАН. Я не забыл своего обещания. Я тебя обязательно найду! И проделаю с тобой то, о чем ты только что рассказывал. Только конец кола посыплю перцем!

КОНТУШЁВСКИЙ. Ого! Вот до чего я в свое время не додумался. Надо же, какой интересный совет. Спасибо.

ЖОРА. Ну вас всех к черту! Профессор, ты, случайно, в позапрошлой жизни не был капитаном Мешковым?

ПРОФЕССОР. Был. После вывода войск из Афганистана я уволился из армии, купил себе парочку дипломов и стал профессором.

ЖОРА. А ты помнишь нас?

ПРОФЕССОР. Конечно. Способные молодые ребята.

ЖОРА. Получается, что именно тебе мы обязаны умением убивать? Так сказать — без эмоций.

ПРОФЕССОР. Да. «Спасибо» скажете?

ЖОРА. Даже не знаю…

КОНТУШЁВСКИЙ. Эй, Калигула! О чем прошлой ночью беседовали Хасан с Профессором?

КАЛИГУЛА. Хасан вспомнил, что именно Профессор был наставником его юности и толкнул на путь убийцы.

КОНТУШЁВСКИЙ. Ага. Вот оно что. Там толкнул Хасана, в другом месте — двух малолетних пентюхов. Интересно, а где еще?

КАЛИГУЛА. Он сказал Хасану, что его дуб срубят в течении недели.

КОНТУШЁВСКИЙ. Профессор, откуда ты это узнал? Отключился, мерзавец! Эй, Хасан! И этот тоже…

Мыслетишина

* * *

Вечер того же дня

ФЛАВИЙ. Какое небо черное. И ветер.

КОНТУШЁВСКИЙ. У меня уже две ветки обломало.

ФЛАВИЙ. Я видел, как она перебежала улицу.

КОНТУШЁВСКИЙ. Ну-ка, ну-ка… Да, представьте себе, она у него. Интересно, как ей удалось открыть двери? Ведь дома никого нет, кроме него. Наверное, зубами.

ФЛАВИЙ. И чем они занимаются?

КОНТУШЁВСКИЙ. А тебе не видно?

ФЛАВИЙ. Нет.

КОНТУШЁВСКИЙ. Второе окно справа на первом этаже.

ФЛАВИЙ. Не видно.

КОНТУШЁВСКИЙ. Ну, тогда я тебе сообщу. Они занимаются своим обычным делом.

ФЛАВИЙ. Как это возможно? У него не работают ноги, а у нее — руки.

КОНТУШЁВСКИЙ. Если ты такой дурак, то я тебя просвещу: для занятия сексом нужны не руки и ноги, а немного другие органы.

КАЛИГУЛА. Подробнее.

КОНТУШЁВСКИЙ. Он сидит в инвалидном кресле, а она сверху. Оп-па! Сидела… Кресло завалилось назад. Барахтаются.

КАЛИГУЛА. Ха-ха!

КОНТУШЁВСКИЙ. Слушай, Калигула, неужели ты не вспомнил свою первую жизнь?

КАЛИГУЛА. Немного. Помню, что был императором. Вспомнил, как меня звали. А остальное — так, некоторые картины. Какие-то ноги, задницы… И еще — конь.

ФЛАВИЙ. Какой конь?

КАЛИГУЛА. Светло-серой масти. Его звали — Инцитат.

КОНТУШЁВСКИЙ. Которого ты завел в здание сената и объявил сенатором?

КАЛИГУЛА. Наверное.

ФЛАВИЙ. Единственный, кто не хотел его убить — это конь. Неудивительно, что он назначил Инцитата сенатором. Чего только не сделаешь ради хорошего друга.