Indrik_2011_Yugoslaviya

Еще раньше, 9-14 марта, т.е. вслед за тем, как Коронный совет 6 марта склонился в принципе к решению о присоединении к Тройственному пакту, тот же Гаврилович в телеграфной переписке с Белградом, причем вначале по каналам связи британского посольства в Москве, сообщал, что какие-то советские военные представители дали понять: желательно заключение военного пакта между СССР и Югославией, но с такой инициативой должны выступить сами югославы. Этих советских представителей посланник не называл, но настойчиво рекомендовал своему правительству откликнуться на их пожелание, а пока не соглашаться на требование Берлина. В качестве того, к кому обратились анонимные советские военные, в телеграммах Гавриловича фигурировал отставной полковник Божин Симич⁹¹. По решению, принятому еще в декабре 1940 г. Павлом Карагеоргиевичем, Симич прибыл в Москву на рубеже февраля - марта 1941 г. под прикрытием должности атташе югославской дипломатической миссии и имел полномочия для переговоров с советскими властями⁹². В чем состояла суть его задания, до сих пор не известно, как не известны и какие-либо данные о его деятельности в Москве. Есть лишь догадки в историографии, что он контактировал с советской военной разведкой. Но из единичных упоминаний о нем в некоторых ставших известными в последние годы советских документах, относящихся к более поздним событиям самого конца марта - начала апреля 1941 г., можно понять, что у Симича были довольно серьезные связи с советской стороной⁹³. Так что ее тайные предложения могли через него делаться. Однако среди тех же ставших доступными советских материалов есть телеграмма Молотова от 14 марта 1941 г. полпредству СССР в Белграде о том, что ставшие распространяться слухи о якобы переговорах с югославами о военном союзе - вымысел⁹⁴.

В историографии не раз высказывались сомнения, не являлись ли сообщения Гавриловича предпринятой им с участием Симича, а возможно, и англичан мистификацией, запущенной с целью толкнуть Белград на обращение к Москве с предложением о заключении советско-югославского военного союза. Подобная мистификация могла быть обусловлена надеждой, что в случае советского согласия произойдет решительное укрепление позиции Югославии, которое позволит отвергнуть требование Гитлера, а если согласия СССР получить в итоге не удастся, то все-таки на время переговоров возникнет отсрочка присоединения к Тройственному пакту. Отсрочка тоже была способна считаться важной целью, ибо давала больший шанс на то, чтобы в конечном счете не допустить самого присоединения. Вместе с тем в историографии не исключалось, что намеки Москвы на возможность советско-югославского военного пакта имели место на самом деле, а телеграмма Молотова была призвана замести следы ввиду боязни осложнения советско-германских отношений⁹⁵. Во всяком случае, истинная подоплека сообщений Гавриловича остается пока загадкой.

Такой же загадкой остается пока и другое. Некоторые тогдашние деятели «Демократической левицы» и Народно-крестьянской партии, довольно тесно контактировавшие с КПЮ и с советским полпредством в Белграде, утверждали впоследствии в своих мемуарах, будто накануне упомянутого выше заседания правительства, на котором было принято решение о присоединении к Тройственному пакту (напомним, что оно состоялось вечером 20 марта), временный поверенный в делах СССР В.З. Лебедев официально передал югославской стороне предложение о заключении союза между СССР и Югославией при условии, что последняя не присоединится к Тройственному пакту⁹⁶. На подобное советское предложение ссылался в ходе этого же заседания правительства один из тех его членов, которые высказались против присоединения к Тройственному пакту. Но министр иностранных дел Цинцар-Маркович в ответ заявил, что ему о таком советском обращении ничего не известно⁹⁷. Ни советские, ни югославские архивные документы, которые были до сих пор доступны для исследования, не содержат никаких упоминаний о такого рода шаге Лебедева. Так что не ясно, имел ли он место в действительности или и здесь могла быть какая-то мистификация.