Инес души моей

Этот молодой капитан был, по моему мнению, лучшим человеком в нашей маленькой колонии после Педро, конечно же. Он был, как никто, храбр, опытен в военном деле, стоек к боли, честен и бескорыстен; кроме того, он обладал редким даром вызывать доверие у всех. Он строил себе дом на участке неподалеку от нашего, но был так занят в постоянных столкновениях с чилийскими индейцами, что его жилище до сих пор состояло из стропил, двух стен, парусиновых занавесей и соломенной крыши. Его жилище было так неуютно, что большую часть времени он проводил у нас, ведь дом губернатора, будучи самым просторным и удобным в городе, стал местом встречи для многих людей. Думаю, что популярности нашему дому добавляли и мои старания, чтобы еды и питья всегда было вдоволь.

Родриго был единственным из испанских военных, у кого не было гарема наложниц и кто не охотился за чужими индианками, чтобы брюхатить их. У него была одна спутница, Эулалия, красивая девушка кечуа из служанок Сесилии, родившаяся во дворце Атауальпы и обладавшая теми же статью и чувством собственного достоинства, что и ее госпожа, инкская принцесса. Эулалия влюбилась в Родриго с первого взгляда, как только он присоединился к экспедиции. Она впервые увидела его таким же грязным, больным, заросшим и оборванным, какими были все выжившие в джунглях Чунчо, но сумела оценить его сразу же, еще до того, как его отмыли и постригли ему шевелюру. Она не сидела сложа руки. Бесконечными хитростями и терпением она сумела добиться внимания Родриго и тут же пришла ко мне, чтобы рассказать о своей печали. Я замолвила за нее словечко перед Сесилией, чтобы та разрешила Эулалии служить Родриго, под тем предлогом, что у нее самой достаточно служанок, а этот несчастный, от которого остались кожа да кости, может и умереть, если за ним не будут ухаживать. Сесилия была слишком проницательна, чтобы ее можно было провести подобными доводами, но идеей любви она прониклась до глубины души и потому отпустила свою служанку. Так Эулалия и стала жить у Кироги. У них были очень нежные отношения: его обращение с ней было проникнуто слегка покровительственной и уважительной вежливостью, невиданной между солдатами и их наложницами, а она удовлетворяла малейшие его желания с особой быстротой и тактом. Эулалия казалась покорной, но я знала от Каталины, что она была страстна и ревнива. Когда мы стояли рядом на крыше и смотрели, как больше половины наших сил удаляются от города, я задумалась о том, каков должен быть Кирога в постели, стремится ли он ублажить Эулалию и получается ли у него это. Я хорошо знала его тело, ведь мне выпало лечить его, когда он едва живой прибыл из джунглей Чунчо и когда его в стычках ранили индейцы; он был поджар, но очень силен. Я никогда не видела его полностью обнаженным, но от Каталины слышала, что «такую пипиську надо увидеть, да, сеньорай». Служанки, от которых ничего не скрывается, уверяли, что он в этом смысле богато одарен, а Агирре — наоборот, несмотря на всю его ненасытную похоть… Ладно, не важно. Помню, сердце у меня екнуло, когда я подумала о том, что слышала от служанок про Родриго, и я покраснела так сильно, что он это заметил.

— С вами все хорошо, донья Инес? — спросил он.

Я смутилась, быстро попрощалась, спустилась с крыши и пошла заниматься своими делами, а он — своими.

Через два дня, 11 сентября 1541 года — этот день я никогда не забуду, — войско Мичималонко и его союзников напали на Сантьяго. Как всегда, когда Педро не было рядом, я не могла спать. Я даже не пыталась лечь в постель — я часто бодрствовала ночами, — а села за шитье, отпустив всех остальных отдыхать. Фелипе, как и я, спал очень мало. Я часто встречала юного индейца во время своих ночных прогулок по комнатам дома; он всегда оказывался в каком-нибудь неожиданном месте, неподвижно и молча смотря во тьму широко открытыми глазами. Ему было бесполезно давать тюфяк или указывать особое место для спанья — он ложился там, где ему хотелось, даже не накрываясь одеялом. В этот зыбкий предрассветный час я почувствовала, как беспокойство, сидевшее у меня комом в желудке с тех пор, как уехал Педро, усиливается. Я провела добрую часть ночи в молитвах — не от избытка веры, а от страха. От разговора с Девой Заступницей мне всегда становится спокойнее, но в ту ночь даже она не смогла притушить ужасные предчувствия, не дававшие мне покоя. Я накинула платок на плечи и пошла совершать свой обычный обход в сопровождении Бальтасара, который всегда ходил за мной как тень, будто привязанный к моим щиколоткам. В доме стояла тишина. Фелипе мне не встретился, но это меня не обеспокоило: он часто спал на конюшне рядом с лошадьми. Выглянув из окна на площадь, я заметила слабый свет факела на крыше дома Агирре, где стоял часовой. Я подумала, что этот бедняга, должно быть, уже с ног валится от усталости, проведя столько часов один в дозоре, подогрела бульона и пошла отнести его солдату.

— Большое спасибо, донья Инес. А вы что же не отдыхаете?

— У меня бессонница. Есть что-нибудь новое?