Инфант

Хотя, поначалу ничего так, держался, работал даже на автомойке, года полтора. Но времечко подоспело: сник, осунулся, позеленел. А там пошло-поехало. Издержки торчковой жизни. Раза три, четыре, когда хвостовик откидывал, откачивали, причем, запросто так, невзначай будто. Лепилы – хронологи предупреждали, журили, мол, одумайся драпарик, откупорь новую жизнь – радостную и светлую! Его же самого такой расклад не шибко смущал и, по правде говоря, на мысли скорбные не наводил. То, да сё, неделька, другая, оклемается помаленьку, трэм кефирчиком запьет и по новой. Да и, положа руку на сердце, за жизнь как таковую особо не цеплялся, так прямо и говорил, мол, до двадцати семи, как Курт Иванович, дотяну, остальное – бонус. Мы – кореша его, слушали эту шнягу, скрипя сердцами, а внутри себя рассуждали, ведь и впрямь, больше им же самим отмеренного срока не протянет.

Так и вышло, как раз его двадцати пятилетие близилось. Позвонил я ему на домашний, чтобы пересечься где-нибудь, пивка попить, телок помочалить. А в трубке мать его навзрыд, мол, так и так, умер Саня… Мне, прям, как серпом по жизненно важному органу. А она ревёт без запятых, мол, «скорая» не фига не скорая, поздно притащилась, ни черта не успела. Тартила, блин… Типа, зафиксировали смерть, ну и, разумеется, Саня теперича в морге почивает…

Мы, хотя и догадывались, что скорбное событие не за тридевять земель, все равно опешили. Перебздели не по-детски. Не он же один такой был – «системщик». С горя забухали, все в одночасье. Квасили день напролёт, вспоминали, поминали, сопливились… эх, хотя, наверное, и не положено по обычаям было. На второй день образумились, решили скинутся по пять косарей на всякие там атрибуты: гроб, венки, попов, хавчик поминальный, ну и матери Санькиной отдать.

Так и сделали, бабки в конверт упаковали, ковыляем к нему. На подходе, слышим, кто-то окликает. Оборачиваемся автоматом – Саня, ебтыть, во всей красе! А мы ж с перепоя. Хуля, решили – глюк. С бодуна бывает плющит. Идем дальше, не обращаем внимания, типа пить меньше надо. Потом, бац, торкает, доходит. Ведь не может быть, чтобы всех и сразу глюк цепанул. Оборачиваемся, так и есть, Саня – бодрячком. Стоит у грибка на детской площадке, живой и здоровый. Мы к нему рывком, мол, что за хуйня?! А он ржет, гаденыш, пивко тянет, рассказывает:

– Передоз и правда был, врать не стану. Потом отключка. Мать говорила, скорая не сразу подоспела.

Мы такие, с понтом дела: «Да по курсам мы, по курсам, дальше то чё?!» Он и продолжает:

– А как приехала колымага, врач осмотрела, пульс не нашла, махнула клешней. Не…, вру, пару раз электрошоком долбанула (мать поведала) для отмазки скорей всего. А я, хоть бы хны, лежу себе тихонечко, не шелохнусь… Тут она и выдает, что, мол, это трендец, тот, который не лечится. Так что заказывай мамаша гроб и все такое прочее. Маман в шоке, единственный сын, кормилиц, блин… Ну дальше что, погрузили, увезли…

Очухиваюсь я в кромешной темноте. Полностью голый! К большому пальцу ноги хрень какая-то привязана. И от чего очухиваюсь-то? От холода, братва. Прикинь! По первой мозгами раскидываю: все, пиздец, ад, ёбтыть! Потом засомневался, может, чистилище? Думаю, во, занесло не в ту степь! Дальше снова переигрываю, мол, не, не фига, больно тесно для тех мест. Да и в аду-то жарить должны, ну или отваривать, а тут дубак. Пространство со всех сторон нулевое, стены железные. Я по ним стучать изо всех сил! Сам ору, типа, выпустите меня отсюда, суки. В ответ тишина гробовая. От нее еще больше страх берет, да такой, что мудя скукоживаются, в три раза меньше становятся. Через минуту чую, обоссался, прям как в детстве. Короче, мокро, холодно, страшно и стыдно. Моча леденеет за считанные минуты, мадня дубеет, ляжки жжет холодом, полнейший дискомфорт. Прикидываю, еще полчаса и пиздец. Но стучу все равно настойчиво, решаю про себя, так просто смерти в лапы не дамся.