Инфант

Вдруг слышу голос бабий, тоненький такой. Попискивает что-то. Песню какую-то стрёмную мурлычет. Я с перепугу даже слова запомнил: «Все подружки по парам, в тишине разбрелися, только я в этот вечер засиделась одна…» Далеко где-то… Я сильней стучать, помню, радость еще под ложечкой заёкала. Думаю, слава богу, не один я тут. Но главное, пацаны, я то ее слышу, а она меня нет. А еще темно к тому же! Лежу, как слепой! Начинаю руками шарить повсюду. Вдруг, не поверите, нащупываю позади головы ручку дверную. Это, гадаю, зачем ручка-то? На хрен она здесь, в морозильной камере, в морге-то? Меня тут смех не человеческий разобрал, что я теперь уже от радости чуть снова не обделался. Рассудил так, что ручка эта предусмотрена, как раз для такой беспонтовой ситуации в которую меня угораздило. Я ручку-то хрясь вниз, дверца со скрипом настежь. Вот, думаю, повезло. Сам конструкторов, ну или как их там… хвалю, мысленно. Офигенно продумано, мол? Но вылезти все равно несподручно, помощь нужна. Кричу, что есть мочи, мол, девушка, вытащите меня отсюда. Через минуту, другую слышу, шаги приближаются. Глянь, девчушка молоденькая в белом халатике и белой шапочке стоит. Только вижу я ее верх ногами и она меня. Смотрит поначалу спокойно так, как будто ничего серьезного не происходит, потом как взвизгнет, на все это гребанное помещение, аж перепонки сморщились. Ну, я, конечно, понял в чем дело, говорю, не ссыте барышня, мол, вовсе я не вурдалак и даже не вампир, а всего лишь результат хуевой врачебной диагностики. А она такая в непонятках, мол, молчите, не врите, сама личико руками закрывает, короче, ссыт. Я ей, не ссы милая, а лучше выковыривай меня отседова поскорей, потому как я скоро околею.

Одному богу известно, как она в себя пришла, но как-то пришла ведь, иначе я б сейчас перед вами не стоял. О, звонит кажись…

Мы такие хором: «Кто, звонит-то?»

– Кто, кто? Нюся! Девушка из морга… Да, Нюсь! Нормально. Ага, оклемался… Ну где-где? Давай на Выхино, в шесть… Целую. Пока…

Прошло два года. С наркотой Саня завязал окончательно. Может принудительная экскурсия в морг повлияла, а может Нюся. Она ж жена его теперь законная, вот уже, как полтора года. Дочка подрастает. Тоже, Саня… Жаль только, с нами – корешками своими, Саня реже видеться стал. Что поделать – дела семейные. Нам поначалу обидно было, но потом, как говорится, вошли в положение, привыкли. Да и лучше уж так, чем, как раньше.

В общем, такой он непредсказуемый пацан – Саня Шелкопрядов, человек, можно сказать, заново произведенный на свет. И думаю, правы те, кто говорит, что для того чтобы заново родиться, нужно, как минимум один раз умереть…

Человек – сыр

Две вещи на этой давно ничему не удивляющейся земле, пахнут изысканным сыром Рокфор. Это, собственно, сам сыр Рокфор и заполонившие выразительными «ликами» бескрайние просторы моей многострадальной родины российские бомжи. Запах тот, врезающийся в наше, до поры непорочное сознание, благодаря яркой неповторимости закрепляется в нем, как клещ на холке беспризорной дворняги и существует в таком неприглядном виде до самого конца.

Словно два противоположных полюса – северный и южный, холод и зной, добро и зло, в конце-то концов, сия сладкая антагонистическая парочка ароматным ветерком витает в нашем бытии и ни что не послужит ей подходящей заменой.

Заходя, к примеру, (в зависимости от материального достатка), в «Азбуку вкуса», «Седьмой континент», или доступную многим «Копейку», мы неизменно, хотим того или нет, наткнемся сначала на пасущегося подле бомжа, а в самом маркете на дорогой деликатес. Запах же при этом, уверяю вас, будет одним и тем же. И не надо спорить!

Сержант милиции Вася Судаков также не ровно дышал, как к выше упомянутому изыску, так и к субъектам, чье местожительство считалось неопределенным. Что и говорить, Вася боготворил сыр, но не мог себе его позволить даже в ничтожно малых количествах, потому что рассматривал взяточничество, как непростительный грех. К тому же, кумир его – Степанов Степан, проживавший некогда в доме восемь, дробь один у Заставы Ильича и по сей день оставался незыблемым идеалом. В силу же избранной в ранней юности профессии, Василий время от времени сталкивался с этим специфическим запахом и сегодняшний день не стал исключением.

Бомж Валера Пырьев, собирающий на выпивку и пропитание около упомянутой «Копейки», последний раз принимал горячий душ с мылом года полтора назад, от сего дня. Столь редчайшая процедура происходила в приемнике-распределителе, где-то под Тулой и, помнится, запала в омертвевшее к тому времени Валерино сознание, как величайшее физиологическое потрясение. Но что ему было думать об этом сегодня?! Суженные до предела кровеносные сосуды требовали спасительной дозы и от того он – мрачный, зелено-серо-больной, сгорбленный и жалкий в свои тридцать четыре года просил милостыню, со сдержанной гордостью выставляя на всеобщее обозрение, ампутированную чуть выше колена, левую нижнюю конечность.