Инфанта (Анна Ягеллонка)

– Сам виноват, – прервал Смолик, – а больше, чем он, эти его французы, которые, прибыв к нам в гости, хотели нами на собственных наших отбросах предводительствовать. Городская стража должна за ним ходить и следить, потому что чернь французов не терпит. Счастьем, что они языка не понимают, потому что на стенах на них такое пишут и рисуют, это страх. У меня на каменице сегодня утром я должен был приказать соскоблить короля, так отвратительно мне его кто-то с утра нацарапал на стене. И чтобы никто не ошибся, дописал ему Гавенского (Анжуйского) и огромную корону с ослиными ушами надел на голову.

– Мои люди, – прервал Качер, – едва вырвали из рук челяди выходящего от Седерина пьяного француза, потому что преследовала его и хотела побить дубинками. Каждый день это встречается на улицах.

– Седерину не завидую, – добавил иной мещанин. – Всё же это господство французов когда-нибудь кончится, и не будет долгим, видится мне, между тем, он весь им отдался.

– Для милого гроша, – прибавил Качер. – Он заботится только о заработке; мне кажется, что родного отца бы продал, когда на нём мог бы заработать.

Талвощ минуту слушал.

– Значит, декрет завтра услышим, – сказал член суда, – мне любопытно! Пани Ваповская имеет много приятелей. Так долго представляла останки, что и равнодушные люди жалость в себе почувствовали, будет larum[16] немаленький, ежели примерной кары не определит.

– Он должен быть наказан смертью, – отпарировал Качер, – убил невинного человека. Где? В замке, а закон карает смертью за обнажение меча при короле.

– Достал же его и пан Тенчинский, – отозвался другой.

– Но для обороны жизни, вынужденный, – говорил Качер. – Это всё что-то иное, а говорят, что он готов также жизнь отдать, лишь бы Зборовскому не простили.

– Мы с Тенчинскими, – вставил Смолик, – издавно в несогласии. Дали они нам признаки, но Ян неповинен.

– Всё Зборовские нарушители и убийцы! Это известно, – отозвался член суда, – если бы одного обезглавили…

– Ха! Другие за него отомстили бы, – вставил Смолик.

– Нет, – докончил член суда, – должны были бы сидеть тихо. Самуэль, если останется в живых, будет ждать спокойной минуты и снова станет нам надоедать.

Ещё какое-то время продолжался этот разговор у Гроцика, и собравшиеся начали расходиться, когда, несмотря на позднюю пору, задыхающийся, вошёл, как бы спеша, испуганный юноша, длинный и худой, как жердь, одетый в чёрное, не помощник священника, не слуга, жалкий и худой. Посмотрел на собравшихся, ища кого-то глазами, заметил Качера, приблизился и что-то ему, комкая в руке бумагу, доверчиво начал рассказывать.

На лице мещанина было видно смешение, он боязливо огляделся. Прибывший, какой-то судебный писарь, отошёл сразу в сторону. Качер подошёл к лампочке и, склонившись над ней, с трудом по бумаге что-то начал читать. На его лице видны были удивление и страх. Все с любопытством ожидали, что ему писарь мог принести, когда Качер, ещё раз оглядев собравшихся, сказал сдавленным голосом:

– Вот как в городе про короля и французов поют! А это только начало. Когда один такой голос отзываётся, то как в болоте лягушка, сразу за ним тысячи квакать начнут.

Собрались все вокруг держащего в руке бумагу мещанина.

– Пусть Франек прочитает, – отозвался член суда, – он принёс, значит её также хорошо должен был вызубрить. Тут все свои, читайте.

Талвощ встал и, приблизившись, добавил:

– Читайте, что это?

– Страшный пасквиль! – отпарировал Качер.

Франек, этот худой пьяница, которому ткнули в руки письмо, подошёл к лампе и, не слишком повышая голос, начал:

Эффективный совет

Прежде чем портному дашь сукно, а кожу скорняку,
Смотри, знает ли ремесленник то, о чём тебе говорит,
Потому что козлиная шкура и сукно напрасно пропадёт,
Когда его лишь бы какой портной неуклюже раскроит.
И для поляков такая нужна наука,
Что дали себя оклеветать предателем Мамлюком

[17],Гавенскому[18]княжичу надевая корону.А тот не знает, в какую сторону обернуться,
Кукла на тонких палках, ни с пера, ни с мяса,
Танцует и играет в карты, разума ни капли…
Вот бы пропали такие хозяева,
Генрих с Мамлюком и Псубратом[19]в паре.Французское правосудие! Повинен пан из Зборова,
А голова Ваповского за это несёт покаяние.

Вирш, хотя Франек его проговорил неловко, произвёл на всех большое впечатление. Стояли молчащие, только движениями показывая, что вещь была грустная и значительная.

Уничтожить бы это, – сказал член суда.